это произойдет – это был главный вопрос…
Мы словно ждали какого-то прорыва, нового успеха, новых распахнутых дверей, но ничего похожего в жизни Дениса пока что не наблюдалось…
* * *
Однажды через два часа насыщенных занятий в музыкальной школе Марина Александровна мне сказала:
– Что-то я проголодалась. Может, пойдем в кондитерскую, пирожных поедим?
Мы вышли из школы и направились в сторону кондитерской. Была середина сентября, но день выдался очень жаркий и душный. Когда мы шли по тротуару, то услышали вдалеке голос какой-то старушки:
– Люди добрые, подайте копеечку.
Мы обернулись. В двадцати метрах от нас возле подземного перехода стояла сухонькая старушка с палочкой, бедно одетая, жарче, чем следовало по такой погоде, – в пальто и повязанном на голову зеленом шерстяном платке, она держала стакан из-под сметаны, куда прохожие бросали монеты.
Марина Александровна с болью вздохнула, достала из сумочки несколько монет, направилась к бабуле и, опуская руку в стаканчик, неожиданно замерла.
– Тетя Катя? – оторопела она.
Старушка подняла глаза на преподавательницу.
– Марина?! – изумилась она.
– Что вы здесь делаете? Как это? Почему это? – учительница была в жуткой растерянности.
– Я живу здесь…
– Где – здесь? – не поняла пианистка. – На улице?..
Старушка кивнула.
– Летом на улице, зимой по подвалам… А если получается найти место возле теплотрассы, то это вообще хорошо, считай, зиму переживешь, у теплотрассы тепло… Но милиция нас гоняет… – на старый манер сказала она.
Марина Александровна просто онемела от шока.
– Но у вас же квартира…
– Костя умер двенадцать лет назад. Наши дети повзрослели, отняли у меня квартиру и выставили на улицу… Бомж я теперь… Три года уже по подвалам… – сказала старушка и зарыдала. Она рыдала с таким надрывом, с такими горькими стонами, что у Марины Александровны еще больше расширились глаза.
По этим именам – Костя, тетя Катя – я поняла, что эта женщина – ее мачеха, которая в детстве издевалась над ней.
– Бомж я теперь… – сквозь рыдания повторила старушка и зарыла лицо в замызганный зеленый шерстяной платок.
Марина Александровна моргнула и после этого как будто очнулась. Она с болью взглянула на заливающуюся слезами мачеху и нерешительно протянула руку, чтобы ее обнять. Когда она ощутила на себе руку падчерицы, то зарыдала пуще прежнего и крепко прижалась к Марине Александровне, словно в благодарность за то, что та решила ее обнять.
После этого эмоционального всплеска вдруг наступило затишье. Они молча друг на друга смотрели, и им не требовалось слов. Во взгляде Марины Александровны была жалость к тете Кате и боль из-за ужасов прошлого, а в глазах тети Кати – стыд за то, что она издевалась над падчерицей.