Она собиралась взять собаку, чтобы та присматривала за мной в ее отсутствие, и намеревалась построить для нее очень особенную клетку. Для этого она даже научилась пользоваться паяльником и молотком. Я думала, что она до ужаса умная и потрясающая!
Я знала, что это будет очень большая и особенная собака, потому что клетка была огроменной. Я понимала, почему приходилось строить ее в доме — она в три раза шире любой нашей двери! Вскоре после того, как клетка была готова, я играла внутри нее, представляя, как весело мне будет с моим новым лучшим другом. С лучшим другом будет намного проще сопротивляться зову этого СНАРУЖИ.
Тогда я не была такой сильной, как сейчас. Моя сила, наряду с другими способностями, увеличивалась с возрастом. Но я знала, что собака, которая у нас появится, будет очень, очень сильной, потому что решетки на клетке были толщиной с мамину руку, а изнутри она приделала толстый ошейник и тяжелую цепь, прикованную к полу. Она сказала, что собаку, возможно, придется приковывать, когда у нас будут гости.
Гостей у нас никогда не было.
Я начинала думать, что одна лишь я предвкушаю пополнение в семье. Пока она работала над клеткой, я придумывала имя для нашей собаки и предлагала их маме, а ее глаза приобретали странное выражение, губы поджимались.
Я всегда крепко спала.
Однажды вечером моя мать искупала меня, высушила и расчесала мои волосы, и мы с ней играли в игры за расшатанным кухонным столом, пока я едва не вырубилась на стуле. Тогда она отнесла меня в постель, где я положила голову на ее подушку — ту, что с маленькими уточками — и я коснулась ладошками ее лица и смотрела на нее сонными глазами, потому что мне нравилось смотреть на нее, засыпая. И она крепко держала меня, прижимая к себе, окутывая запахом мамы, который, как я знала, был самой важной вещью во всем мире, и я соскользнула в счастливые сны.
На следующее утро я проснулась с ошейником на шее, посаженная на цепь, на маленьком матрасе в собачьей клетке.
Дни прекрасны и полны боли[9]
Джада
Она стояла у края матраса в кабинете на тихом и в остальном пустом первом этаже «Книг и сувениров Бэрронса», нахмурившись и глядя на тело, завернутое в почти прозрачные частички серебристой ткани.
Не то чтобы Риодан знал, что она хмурилась, или даже осознавал ее присутствие в комнате. Хоть его тело дрожало в агонии, грудь едва заметно поднималась и опадала; она считала его вдохи, дважды в минуту. Пульса практически не существовало. Он или ушел в глубокую медитацию, или кто-то (несомненно, Бэрронс) погрузил его в магический целительный сон.