Нет, не будет.
Вдруг она тоже бросит меня и вскоре выйдет замуж?
Нет. Нет! НЕТ! Такого НЕ БУДЕТ!
Что, если… она была права?
От одного только воспоминания о ней по телу бегут мурашки.
– Поверить не могу! Моя дочь – грязная лесбуха!
– Мама, прошу тебя…
– Заткнись! Не смей перебивать меня, тварина ты эдакая!
– Мама…
Сильная пощечина, от которой, спустя годы, по-прежнему болит щека.
– Ты – позорище.
Слова, шипящие, как ядовитые змеи.
– Я не хочу тебя больше видеть в своем доме.
– Прошу…
– УБИРАЙСЯ ВОН!
– Пожалуйста…
Еще одна пощечина.
– ПОШЛА. ПРОЧЬ. ОТСЮДА.
Предательские слезы начинают катиться по щекам, из-за слов, у которых никогда не будет срока давности.
– Ты навсегда останешься ничтожеством, пока будешь лизаться с такими же потаскухами, как ты! – Последние слова-проклятья, что она когда-либо слышала от матери.
Нет. Я не сдамся. Я не позволю прошлому испортить мне будущее.
Я буду счастлива! Несмотря ни на что!
– С вас двести сорок рублей.
Вита осматривается по сторонам. Она в такси у подъезда дома Киры. Над ней горит лампочка, включенная водителем для удобного подсчета денег.
– С вами все в порядке? – спрашивает таксист, заметив слезы на ее щеках.
– Да-да, все хорошо. – Она достает из кармана три купюры по сто рублей, отдает ее водителю и выходит из машины. – Сдачи не надо.
– Спасибо, – слышит она перед тем, как такси трогается с места.
Вита стоит перед входом в подъезд. Не двигается, словно перед ней возникла невидимая стена. Закрывает глаза, делает глубокий вдох и, наконец, заходит.