— Баб, вот давай не будем об этом.
— Ты не верти головой, как норовистый жеребец, а слушай. — Бабушка нахмурилась. — Дальше-то разговор откладывать незачем. Дом я отписала тебе одному. Будут разговоры, скандалы — ну, пусть скандалят. Денег я скопила маленько, в сундуке лежат, найдешь. Вот ключ, держи.
Бабушка достала из-под подушки большой старый ключ и впихнула в руки Назарову.
— Вот с чего ты это сейчас затеяла, не понимаю.
— С того, Женечка, что старая стала, силы на исходе, уж то хорошо, что лета дождалась. Люблю я лето, понимаешь? — Бабушка вздохнула и погладила руку Назарова. — Как помру, не трать своих денег на похороны, мне гроб полированный, с вензелями, ни к чему. Одевают меня пусть Ленка и старуха Ткачева, им известно, что и как надевать. А им за это отдельно подарки положены, они знают, где взять, я уж распорядилась. А яму выкопает Гришка, Ленкин муж, и его дружки-алкаши, только водки им дашь уж после того, как готовую работу примешь, а то перепьются и копать позабудут. Ленка-то присмотрит, конечно, но и ты не зевай. Гришка знает, где рыть, я ему уж за это все обсказала. А дом потом захочешь — так хоть и продашь, а нет, то живи в нем, до города-то недалеко совсем, зато свежий воздух и овощи свои. А георгины мои осенью выкопаешь и спрячешь в погреб, в заслонку, а по весне если сажать не захочешь, то Вике отдашь.
— Бабушка…
— Ты не вертись, а слушай. — Бабушка тяжело вздохнула. — Я о Вике отдельно хочу тебе сказать.
Назаров вздрогнул. Бабушкину привязанность к Вике он знал, хотя о причинах не догадывался. Конечно, когда-то и для него Вика значила очень много, но с тех пор много воды утекло, да такой воды, что хуже помоев. Но бабушка была человеком очень стойким как в своих привязанностях, так и в антипатиях, и ее родственное отношение к Вике удивляло многих.
— Отдашь ей мой сундук, вместе с ключом вот этим и всем содержимым, тряпки-то тебе ни к чему, а Вика найдет им применение. И кур наших, если некогда будет ухаживать, отдашь ей, резать их не надо, молодые куры, несутся хорошо, и петух красавец. — Бабушка вздохнула. — А Вика… Я защищала ее как могла, и тебя прошу о том же.
— Баб, да от кого ее защищать? Виктория и сама…
— Женечка, она уже совсем не та сорвиголова, что была. Сломали они ее, нелюди, сломали совсем, и сейчас любое злое слово может толкнуть ее… к непоправимому. А потому, когда меня не станет, приглядывай за ней. — Бабушка тяжело поднялась и села в кровати. — Ты один у меня, Женечка, и я прошу тебя исполнить все в точности. А я уж оттуда за вами присмотрю.