— Об этом и думать нечего, — быстро возразил Александр, — я знаю поляков. Здесь положиться я могу лишь на себя или на вас… Особенно первое время. Если вы и круты немного нравом, — ничего. Я сумею загладить всякие обиды, невольно, конечно, нанесенные вашим усердием… Не могу не заметить, что ваши взгляды на свободные учреждения, здесь введенные, немного странны и более применимы в нашей, еще непросвещенной родине, чем тут, где народ гораздо развитее и политичней. Вы же должны помнить, что сказал австрийскому послу этот корсиканский выходец: «Конечно, австрийцы приличнее люди, чем русские, но союз с ними уже подписан и я ничего не могу поделать!..» Надо сознаться, что поляки, и простой народ, и магнаты — просвещеннее нашего народа… Но я знаю, что и вы умеете разбирать людей. И если что было, так только случайно… Подумаем… Скажите, — после небольшого молчания продолжал Александр, — кого бы вы желали видеть наместником? Говорите откровенно.
— Иначе и быть не может, государь. И я скажу не только свое желание. Князь Адам имеет за собой сильную партию, пожалуй, даже чересчур сильную. Вы сами говорите: положиться можете лишь на меня. И вы правы, государь. А я ничего не мог бы сделать в минуту опасности, если не встречу содействия от объявленного наместника царства. От князя Адама содействия такого мне ждать нельзя. Есть другой человек, не столь значительный, но честный прямой воин и служака, очень почтенный в краю… Вы его знаете, государь: князь Зайончек.
— Да, знаю, по слухам. Совсем незначуший… Но честный… Я подумаю. Хорошо… И то, говорят, здесь у вас не Царство Польское, а крулевство «Пулавское», потому что князья Чарторыские из Пулавы насадили везде своих сторонников…
— Вот именно. Мне не хотелось касаться даже этой стороны, государь.
— Хорошо. Увидим…
Разговор перешел на другие вопросы. Константин стал сообщать подробности о польской армии, которую начал формировать с особенной любовью с первых дней своего появления в Варшаве.
На другой же день стали являться к Александру разные депутации.
Князь Огинский явился с представителями Литвы и Волыни. Там население тоже мечтало о слиянии с новым крулевством, как было в старину.
Князь Адам Чарторыский, который вел всю политику в королевстве, доставил Опшскому сперва личную аудиенцию, затем Ланской ввел к «крулю» и полный состав депутации.
Когда с Огинским наедине зашла речь о неравном положении Польши и Литвы, Александр сказал буквально так:
— Я успел второй раз вступить в Париж, потеряв не более полусотни человек из целой моей армии. Такие чудесные события не повторяются веками. Рука Всевышнего во всем этом. Он помог мне осуществить и еще многое, что я хотел и обещал исполнить. Слово свое я всегда держу и все обязательства исполняю, как честный человек, для которого обещание равносильно клятве. От жителей этого королевства я всегда требовал терпения и доверия. Оно мне было оказано и я не обманул здешний народ. Доверяя мне, они побудили меня позаботиться о них. Я работал, делал все, что было возможно. Вот Адам вам скажет: чего мне это стоило, какие препятствия пришлось мне преодолеть в Вене ради блага Польши?! Я создал это королевство — и создал прочно, принудил европейские державы договором обеспечить его существование. Свершу и все остальное, как было обещано, только не разом. После всего, что мною сделано, я имею право на ваше доверие, а мои решения неизменны.