– Счастливый ты человек, Катон, – сказал Макрон, прерывая его размышления. – Хотел бы я иметь сына. Честно. Здорово было бы, если бы у меня был такой мальчишка, как Луций.
– Еще не поздно, брат. Просто найди себе женщину и женись.
– Легче сказать, чем сделать. Трудно найти хорошую женщину.
Подумав о Юлии, Катон ощутил, что ему будто воткнули нож в живот.
– Да…
Макрон заметил напряжение в его голосе и с тревогой поглядел на Катона. Но прежде, чем он успел что-либо спросить, раздался грохот колес. Повернувшись, они увидели повозку с пленными, которая въехала в ворота храма. Как только последний из воинов получил от императора свою награду, золотую гривну, отряд преторианской гвардии принялся стаскивать пленных с повозки. Затем их отвели в заднюю часть платформы, где ожидал своей очереди Полидор. Толпа приветствовала радостными криками последнего из воинов. Дождавшись, пока награжденный уйдет назад, Полидор вышел вперед и выбросил вверх сжатую в кулак руку.
Радостные крики превратились в оглушительный рев. Затем Полидор посмотрел на императора.
Клавдий дал толпе время поорать, а затем кивнул распорядителю. Полидор выкрикнул приказ конвою пленных, и гвардейцы вытолкали вперед Каратака и его родных. Гвалт толпы стал еще громче при виде униженного врага.
– Не уверен, что хочу быть свидетелем этой части празднества, – тихо сказал Катон другу.
– Почему? Он сам шел к этому, с того самого момента, как решил поднять оружие против нас и попытаться сразиться с легионами. Он или мы, Катон, все просто. Кроме того, тебе отлично известно, что, если бы мы поменялись с ним местами, нас ждал бы куда более отвратительный конец. Помнишь те гигантские человеческие фигуры, плетенные из прутьев, в которых они заживо сжигали пленных? Так ведь?
– Я помню, – ответил Катон, вздрогнув от одного воспоминания. – Но это были друиды, а не Каратак.
– Конечно, он и его воины всего лишь носили головы наших парней в качестве трофеев. Так что прости меня, если я не стану лить слез по нему. Если бы он сдался несколько лет назад, избавив нас от последующего кровопролития, возможно, я думал бы иначе.
Катон не стал отвечать на хладнокровную тираду своего друга. «Интересно, – подумал он, – неужели я сентиментален». Возможно, Макрон прав, что не чувствует жалости по поводу смерти врага Рима. На войне нет места сентиментальности, и те, кто вел ее и проиграл, не имеют права рассчитывать на пощаду со стороны победителей.
Когда пленники оказались на обозрении у огромной толпы, собравшейся на Форуме, Полидор дал знак палачу, и его помощникам занять свои места. При виде механизма для удушения вопли толпы стали еще более безумными и кровожадными, точно так же как толпа наслаждалась кровью, проливаемой гладиаторами в цирке. Та же самая дикарская жажда видеть страдания и смерть, и Катон ощутил презрение к тем, кто громче всех требовал смерти. Когда механизм приготовили, а палач стал рядом с ним, Клавдий встал с трона и оглядел свой народ с величественным презрением. Все умолкли, выжидающе глядя на него.