— Н-не трогай мою м-мать, — заикаясь то ли от волнения, то ли просто ради общей грозности, сказал Всеволод. На притворство это было не похоже: он сжал кулаки, и на лбу у него обозначилась ижица.
— Я твою мать не трогаю, — спокойно сказал Миша, с некоторых пор постоянно готовый к драке. — Но согласись, странно играть пьесу про город ветров, когда в этом самом городе ветров сидит не чужой тебе человек…
— Слушайте! — заорала Нащокина. — Чего ради этот вообще… этот неизвестно откуда… Тебя выгнали уже из института, тебе мало? Ты что вообще здесь делаешь? Пришел тут… у человека беда! И все-таки он дело делает, а не нюни распускает! Ты кто вообще, ты, может быть, враг вообще…
— Надя, Надя! — крикнула Лия и тряхнула головой, как всегда в минуту сильной злости. — Ты не на сцене, слышишь?
— А мне все равно! — огрызнулась Нащокина. — Я и там, и там не вру!
— Севка, спокойно, — проговорил Сема, но в голосе его слышалось скорей подспудное желание подлить масла в огонь. — Держи себя в руках, Севка!
Это было актерское, грозное, братское, о некоторой даже старательной дрожью в голосе. Нет уз святее товарищества, и сейчас мы покажем товарищество. Миша мгновенно вспомнил, как товарищеский Сема на новогоднем балу тискал Севину Люсю. Изумительно, как слетались теперь на Мишу именно такие типы, он теперь для них излюбленная мишень.
— Да не волнуйся так, Сема, — бледным, бумажным голосом сказал Миша. — Меня теперь гнать не надо, я сам ухожу. За мотор вам кто угодно постучит, хоть Боря. Просто учтите вы все: сейчас такое время интересное… кто остался, очень быстро начинает завидовать тому, кто ушел. Проверенная вещь.
И ушел триумфально, по-актерски, — единственная его удача на сцене и единственная роль, для которой он был в действительности рожден. Двигаясь вниз по улице Герцена, он мог бы поклясться, что слышит рукоплескания. Ему рукоплескали шумные ангельские крыла. Ангельскими крылами был полон теплый вечер, переходящий в чернильную ночь. Дома он был необычно ласков с родителями. Ему было бы особенно приятно, если бы тихий ангел-хранитель дежурил внизу, это было бы окончательным подтверждением правоты но Леня, видно, читал дочери сказку или, может, тихо выпивал в каком-нибудь приятном обществе. Мише нравилось представлять, что у ангела все хорошо.
Ближе к ночи вдруг позвонила Лия. Он бросился к телефону, словно чувствуя, что это не срочный вызов из отцовской больницы, а именно радостная весть для него. И он покраснел от счастья, услышав ее голос.
— Слушай, — сказала она без всякого приветствия. — Я вот думаю. А если бы тебя не восстановили, ты был бы сегодня такой храбрый?