— Эй, пожалуйста, — ей вдруг показалось, что ее не пустят. Черт, зря она попортила бубен, — выслушайте меня…
— Портить. Тхар, — отрезал незнакомец и — о, ужас — направился обратно к двери, не взглянув на гостью. — Духи. Карать.
Духи?
Белинда посеменила за монахом, надеясь протиснуться следом за ним в дверь, а уже там внутри объяснить, что к чему и извиниться.
Но ее не пустили.
Человек с собранными в три хвоста волосами и черными широкими бровями на плоском лице, протиснулся в ворота, развернулся и преградил Лин дорогу.
— Не ходить.
Говорил он странно, обрывисто и крайне непонятно, как если бы переводил собственные слова с чужого непривычного слуху языка.
— Пустите. Пожалуйста! Я ведь здесь не просто так.
— Тхар. Духи. Карать.
Да, дался ему этот Тхар!
— Я заплачу!
— Заплачишь.
И дверь перед ее лицом захлопнулась.
Тхар. Значит, их священный — так его растак — бубен назывался Тхаром. Чудесно. И из-за него она теперь стоит в сгущающихся сумерках — еще несколько минут, и тьма опустится, хоть глаз выколи, — трясется от холода в мокрой одежде, стучит зубами от усталости и голода и слушает, как с другой стороны ворот удаляются шаги.
Чудесно.
Чудесно, просто замечательно!
Стоило взбираться на этот гребаный холм целый день, чтобы к вечеру все-таки заночевать перед закрытыми воротами.
Может, снова в бубен? В Тхар?
Ей вдруг представилось, как после очередного удара по изрядно оцарапанному уже Тхару она получит в свой «тхар», то бишь в тыкву. И этим добавит себе еще пару фингалов под глазами.
Уж этот не промахнется, как Джордан.
Сосны поодаль стены застыли неприветливыми часовыми; по вытоптанному перед воротами пятаку и булыжникам зашуршало — с неба хлынул дождь.
Этого еще не хватало.
А шаги продолжали удаляться.
Нет, нет, только не это…
Лин в отчаянии навалилась на массивные деревянные ворота и подолбила по ним кулаками.
— Пустите, пустите! Что вы — не люди? Хоть на одну ночь!
Скребли шершавую поверхность короткие ногти, упирался в доски лоб — двери пахли сырой древесиной.
Нет, ей не хотелось, как тот юнец-подмастерье, валяться здесь под дверьми трое суток напролет и молить «пустите» — совершенно не хотелось. Но и в Тхар нельзя — духи там, да и этот плосколицый уже недобро смотрит. Что же сказать? Что прокричать, пока не ушел совсем? Ведь не вернется второй раз — изверг, — намеренно не вернется.
Лин резко оттолкнулась от запертых дверей и всхлипнула.
— Сволочи вы! Я же столько шла! Тяжело, далеко — холм-то ваш — гребаный холм — высокий!
Как теперь с него спускаться? Не на земле же ночевать, ей-богу?