Скоро я уже знал некоторые подробности: на одной из алма-атинских улиц была найдена аккуратно отрезанная голова, упакованная в целлофан. В течение суток милиционерам удалось идентифицировать голову, то есть установить, кому она принадлежала, и даже определить круг подозреваемых. Их было трое. И тогда же в кабинете заместителя начальника ГУВД состоялось нечто вроде совещания, на котором и мне удалось поприсутствовать. Были составлены три группы захвата, которые должны были выехать по адресам, где, возможно, находились предполагаемые преступники. В одну их этих групп меня запихнул А. – так сказать, по блату. Как в анекдоте: что имеем, то и продаем, или, вернее, что продаем, то и имеем. Я впервые столкнулся с подобным, тогда ведь еще был СССР, хотя и потихоньку разваливавшийся, и казалось, что все же существует железный порядок. И такое преступление, как отрезанная голова, было действительно подарком судьбы для криминального репортера. Первополосный «гвоздь», «бомба» для любителей подобного рода чтива. Поэтому всю дорогу, пока мы ехали до дома, где мог находиться этот садист, меня била дрожь. Наверное, так же чувствует себя охотничья собака в предвкушении охоты. Группа состояла то ли из трех, то ли из четырех оперативников, которые вместе со мной тряслись в стареньком милицейском «газике» и молчали. Сколько же подобных операций они провели, думал я, пытаясь отвлечься от предстоящего мероприятия. Но никак не мог. Я в деталях представлял, как преступник будет убегать через окно, а вслед ему менты будут палить из своих Макаровых, пугая жителей района гулкими выстрелами. И уже даже некоторые фразы из будущего репортажа об этом громком деле роились в моей голове. Но все оказалось проще. Примерно в полночь мы подъезжаем к одному неприметному четырехэтажному дому, который находился несколько выше магазина «Тянь-Шань». Этот район пацаны называли «Кизами», там обитала отчаянная шпана. «Кизы» являлся одним из самых криминальных районов в Алма-Ате… Вот та самая дверь с нужным номером… Оперативники тихо крадутся по лестнице, я за ними. Один из них поднялся выше на пол-этажа, другой встал у двери, а третий остался со мной, чуть ниже. Все как в кино. А между тем опер, тот, что стоит со мной, достает из подмышечной кобуры Макарова и щелкает предохранителем. Мне становится как-то не очень комфортно. А мент у двери тихо стучит в нее.
Именно стучит, костяшками пальцев, хотя есть ведь звонок. Позже мне объяснили, что это некий своеобразный тайный сигнал. Лох начнет звонить, а знающий человек тихо постучит – мол, это свой, братаны. Но проходит минут пять, а за дверью ни единого шороха. И все же тот, кто стучал, показывает жестами, что в квартире кто-то есть. Тогда я начинаю понимать, почему милиционеров называют легавыми, потому что нюх у них особый, как у охотничьих собак, – я, например, начал тарабанить бы в дверь. Но опера затаились и ждут. И действительно, через некоторое время в этой тяжелой тишине, которая давит на барабанные перепонки, за дверью женский голос спрашивает, кто пришел. Опер отвечает, что это милиция, им нужен гражданин С., который сейчас, по их данным, находится в квартире. Проходит еще минут пять, и дверь открывается. Я потом выяснял у А. все эти непонятки. Зачем этот головорез дверь открыл? Почему не попытался выскочить через балкон третьего этажа? А. объяснил, что это был опытный преступник, так что понимал – выхода нет, и лучше вот так сдаться по-хорошему, тем более что в квартире находился маленький ребенок. Собственно из-за семьи он и погорел. Начинаешь понимать, почему по воровским понятиям «вор в законе» не имеет права иметь семью – чтобы жалко никого не было.