Наконец мы в Константинополе. Нас на лодке встречает друг нашего детства, вместе о нами выросший Моисей Нахимзон. С глубоким сыновним почтением отнесся он к отцу моему, которого он не видел лет 20, и задушевно — братски ко мне. Благодаря ему мы скоро отделались от турецкой Таможни при осмотре вещей. Могучим средством явился бакшиш, т. е. “на чай”. Но все же для видимости таможенные чиновники настояли на том, чтобы открыть корзину, в которой была наша провизия. Оказалось, что отец потерял ключик, и пришлось, к моей досаде, ломать замок. Позже это сослужило мне хорошую службу.
Несколько дней, проведенных в Константинополе в гостеприимной семье Нахимзонов, масса новых и оригинальных впечатлений рассеяли несколько мою тоску. В Константинополе мы сели на большой пароход “Эль — Арабиа” и направились в Александрию. По дороге мы посетили Афины, обратив внимание на все, связанное с древностью. Развалины Акрополя, где Сократ поучал, расстроили меня до слез. Под сильным впечатлением всего пережитого когда — то Элладой я покинул берега Греции. В Александрии я предполагал сначала остановиться, но, проведя в ней несколько часов, настойчиво решил двинуться дальше. Мы сели на новый пароход. За обедом, у общего стола, мое внимание привлекла русская пара. Она молоденькая миловидная женщина, он постарше, несколько желчный и беспокойный человек. Когда старый отец мой за столом выказывал совершенно естественное внимание своей молодой соседке, я чувствовал, что муж ее как будто недоволен. После обеда я сказал отцу, что обыкновенно русские путешественники не любят встречаться с земляками, и нам лучше держаться в стороне…
Каждый раз, что я попадал на новый пароход, я тотчас же разыскивал инструмент, на котором можно было бы поиграть. На этом пароходе пианино стояло в маленькой каюте около капитанской вышки. Оно оказалось запертым, и ключ потерянным. И тут — то оказался полезным ключик от нового замка, купленный в Константинополе. И тогда отец, который всегда говорил “все к лучшему”, пожурил меня за мою досаду. Я открыл пианино и сел играть. Минут через пять кто — то вошел. Я сидел спиной к двери, не видел вошедшего, но почувствовал, что это наш русский путешественник. Я продолжал играть, как будто никого в каюте не было, и, когда минут через 20–30 я встал, чтобы уйти, он меня остановил со словами: “Вы — Шор, я — Бунин”[374]. Таким образом состоялось мое знакомство с писателем, которого я сравнительно мало знал по его сочинениям. Дальше мы путешествовали вместе, и я не скажу, чтобы общество его было бы из приятных. Особенно тяжело было мне чувствовать в просвещенном человеке несомненный антисемитизм, и где, в Палестине, на родине народа, давшего так много миру…