— Предашь ты меня. — Она всхлипнула тихо.
Но он перебил:
— Ты не знаешь отца. Раз он пригрозил…
— Ах, пустое, пустое! — Она отмахнулась. — На то мы и люди: друг дружке грозить. Другого пугнем, самим легче становится…
— Но я, Катерина, клянусь: никогда… — Он что-то промолвить хотел, но осекся.
Она тяжело подтянулась всем телом, нотариуса обхватила за шею — да так, что огромная шляпа из меха с зеленым велюром упала с затылка — и прямо в глаза прошептала отрывисто:
— Ты помнишь, как сказано про петуха?
— Какого еще петуха?
— Как какого? Ведь Он сказал так: „В эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня“. И с нами вот так же случится, мой милый. Ведь люди всегда предают самых близких.
— Но только не я! Катерина, не я! — воскликнул он пылко.
Но снова она усмехнулась той самой, никем еще не превзойденной усмешкой».
Теперь мне придется продолжить самой.
О чем-то она попросила его, и он согласился.
— Конечно! — сказал он, целуя ее. — Конечно, исполню. Какие проблемы?
После его ухода Катерина, оставив все, как было, неубранным, накинула на голову длинный, почти все ее располневшее тело спрятавший платок и, нарочно сгорбившись, чтобы не быть узнанной, заторопилась к Инессе мелкими, заросшими первой травою дорогами.
Никто, ни один на свете человек, не знает того, что произошло в низком, со скошенным потолком и расписными ставнями домике Инессы. Известно только то, что плачущая горько и одновременно благодарно Катерина вышла на крылечко и без сил опустилась на нижнюю ступеньку, прикрывая черным платком распухшее от слез лицо. Следом за ней выпрыгнула маленькая, острогорбая, с седыми волосами и пронзительно синими, не знающими старости глазами Инесса и протянула ей мешочек, остро, но приятно благоухающий сухими травами.
— Как схватки начнутся, так сразу заваривай, — негромко сказала Инесса. — Родится здоровый, родится красивый, не бойся. И ты не помрешь. Проси Богородицу, плачь и проси.
— Скажи мне, Инесса, ведь вот говорили, что сжечь тебя нужно и пепел развеять. А я тебя всем своим сердцем люблю.
— Да что тебе люди! — пропела Инесса. — Мешки с требухой да с костями, и все. Не верь мужикам, Катерина, они хуже баб. Кидаются, псы, в нашу женскую мякоть, грызут да урчат. А после отвалятся, все позабудут. Вот сын твой родится на радость тебе, его береги… Я знаю, что он не из этой породы.
— Боюсь я, Инесса. Отнимут его.
— А спрячешь как следует, так не отнимут. Детей прятать надо и в мир не пускать. Там все — гниль одна. Толстокожие боровы и те благородней людей. Не сравнить!