Евдокия съездила в Курью и приторговала сена. Денег у нее не хватило, пришлось оставить задаток, а рассчитаться она посулила потом.
Некогда стало думать об Ахмете, когда приехал Евдоким с двумя детьми, приехала телка в телячьем вагоне, приехал Андрей из дома отдыха, и столько явилось забот, что за весь день не управишься.
Дети понравились Евдокии. Мальчик был славный, похожий на Евдокима, не баловник, все сидел и рисовал картинки. Он ко всему присматривался и очень скоро спросил:
- Тетенька, а почему Наташа и Андрюша зовут тебя мамой, а мы с Катей зовем тетенькой?
- У Наташи и Андрюши матери нету, - ответила Евдокия, - а у вас мать жива. А я вам тетенька и есть.
- Мама нас не захотела, - сказал Павел. - Она захотела только Афроську, Параню и Витьку.
Евдокия не придумала, что ответить ему на это, и сказала:
- Ну, молод ты еще мать судить.
Павел промолчал, а через несколько дней сказал:
- Тетенька, давай все-таки мы тебя будем мамой звать. - И сказал Кате:
- Катька, ты тетеньку Дуню зови мамой, слышь?
- Почему? - спросила Катя.
- Потому что наша мама нас не захотела.
- Она плохая? - спросила Катя.
- Плохая, - сказал Павел. - Только ты ее не суди, Катька, ты еще молода.
- Ладно, - сказала Катя.
Эта Катя, румяная, тугая, как новенький мячик, огорчала Евдокию. Евдокии хотелось кормить ее с ложечки, - Катя вырывала ложку и кричала:
- Я сама, сама!
Евдокия хотела водить ее в передничках и бантиках, но банты Катя теряла, передники рвала и отовсюду падала. Только ее приоденешь, а она уже бегает грязная, в ссадинах и шишках. Евдокия терпеливо мыла ее, приговаривая:
- Вот послал бог счастье.
- Я сама! - кричала Катя, отнимая у нее мочалку.
Наталья смотрела на малышей свысока. Павел робел перед ней.
- Можно взять вашу книжку "Сочинения Пушкина"? - спрашивал он.
Наталья отвечала небрежно:
- Можешь, только ты там еще ничего не поймешь.
- Можно взять ваш красно-синий карандаш?
- Можешь, только не поломай.
Но однажды она застала его за рисованьем. Красным и синим карандашом была нарисована картина: Людмила в саду Черномора. Сад был голубой, светло-тенистый, и только Людмила была нарисована красным, как язычок пламени в волшебной синеве... Наклонив лоб, прикусив губу, Павел осторожно растушевывал голубую кисею листвы и не заметил, как Наталья заглянула через его плечо.
- Это ты нарисовал? - спросила она недоверчиво. Он мельком оглянулся на нее, заерзал на стуле и покраснел.
- А разве нехорошо? - спросил он немного погодя, поглядев на рисунок, и уже смело повернулся к ней и взглянул ей в глаза.