С пару секунд все было тихо, затем я услышала шаги, и кто-то включил музыку. Если это и вор, то самый наглый и самый удачливый. Я не знала, что делать, мне было страшно пройти мимо провала двери, чтобы попасть к лестнице, страшно позвать на помощь.
Запах еды и запах парфюма, поднимавшиеся от моих покупок, казались мне нестерпимо сильными. Я закрыла глаза, шаги приближались, но пошевелиться я не могла. Сердце отбивало в груди ритм, до странности сливавшийся с ритмом песни.
— Сестрица! — услышала я. — Заходи! В конце концов, это твой дом.
Я не поверила своим ушам. Вальтер, мой кузен, был обязательным пунктом для праздничных звонков, однако мы не виделись, кажется, с моих двенадцати лет, когда мама в последний раз потащила меня на день рождения к родственникам.
Вальтер мне никогда не нравился, это был противный, навязчивый мальчишка, который изредка забавлял, но больше раздражал или пугал. Я отлично помнила, как в девять лет он рассказывал мне, как палкой убивает лягушек. Он был на год меня старше, но из-за своей восторженности всегда казался мне маленьким.
Из черноволосого, нескладного, длинного и тощего мальчишки, он превратился в мужчину, обладавшего некоторой изящной ловкостью и туберкулезной остротой черт. На фотографиях, которые показывала мама, он выглядел довольно-таки привлекательным в своей необычной, хрупкой болезненности. Он всегда широко улыбался, так что и не скажешь, какой это был маленький живодер в иные времена.
Вальтер частенько стремился пообщаться со мной, выспрашивал, как мои дела, однако о себе говорил мало, что раздражало меня еще больше. У него была отвратительная манера полагать, что он знает о том, что творится у людей в душах лучше, нежели они сами. Это отчасти свойственно всем нам, запертым в клетке собственной личности, однако Вальтер высказывал свои идеи с восторгом первооткрывателя. Однажды мне захотелось рассказать ему, как мы ладим с Рейнхардом, как интересно за ним наблюдать, и как разнообразен может быть на самом деле человек.
— О, — сказал Вальтер. — Я бы на твоем месте тоже пытался отстраниться от того факта, что ты теперь сиделка для умственно отсталого.
Он словно бы и не заметил, как обидел меня, а может и заметил, вместо лягушек он теперь бил по голове людей, и слова справлялись с этим не хуже палок. После разговора с ним я всю ночь думала, а не может ли быть то, что государство наше называет дегенеративным и унизительным преклонением перед физическим, моральным и умственным несовершенством продуктом нашего страха перед этими явлениями.