мыслей, непостижимое единство разума и мозга перестает быть чудом,
внушающим благоговейный трепет, и превращается в жестокую и грязную шутку.
Я вспоминаю отца, медленно умиравшего от деменции, и снимки его мозга; я
смотрю на морщинистую кожу своих рук, которая отчетливо видна сквозь тонкую
резину хирургических перчаток.
Итак, я усердно работал, и через какое-то время мозг мистера Уильямса начал
постепенно втягиваться в череп.
– Теперь места точно хватит, Сами, – сказал я. – Можно закрывать. Пойду разыщу
его жену.
Позже в тот день я отправился в отделение интенсивной терапии, чтобы
осмотреть прооперированных пациентов. С молодой румынкой все было в
порядке, хотя ее слегка трясло и выглядела она бледноватой. Медсестра, сидевшая
на краю ее кровати, оторвалась от портативного компьютера, в который вводила
данные, и сказала, что все так, как и должно быть. Мистер Уильямс обнаружился
тремя койками дальше. Он успел очнуться и теперь сидел, глядя прямо перед
собой.
Я присел у его кровати и спросил, как он себя чувствует. Он молча повернулся ко
мне. Сложно было понять, царила ли в его сознании полная пустота или же он
отчаянно пытался структурировать мысли в поврежденном, изъеденным
опухолью мозге. Сложно было даже предположить, во что превратилось его «я». В
других обстоятельствах я не стал бы долго ждать ответа. Многие из моих
пациентов утрачивали – порой навсегда, порой временно – способность говорить
или думать, так что затягивать с ожиданием не имело смысла. В этом же
конкретном случае я сидел и ждал – может, потому что знал, что такого скорее
всего больше никогда не повторится, да еще в знак безмолвного извинения перед
всеми пациентами, которых я торопил в прошлом. Тишина длилась, как мне
показалось, целую вечность.
– Я умираю? – внезапно спросил он.
– Нет. – Меня немного встревожило то, что мистер Уильямс, очевидно, все-таки
понимал, что происходит. – Но если бы умирали, я обязательно сказал бы вам об
этом. Я всегда говорю пациентам только правду.
Должно быть, он понял мои слова, потому что засмеялся в ответ – странным,
неуместным смехом. «Нет, ты пока не умираешь, – подумал я. – Все будет гораздо
хуже». Я задержался у кровати мистера Уильямса еще ненадолго, но ему, судя по
всему, больше нечего было мне сказать.
* * *
Назавтра в половине восьмого Сами, как обычно, ждал меня у сестринского поста.
Он придерживался консервативных взглядов и даже в мыслях не мог представить,
что может приехать в больницу или уехать из нее раньше меня. Я и сам, будучи
интерном, в жизни не осмелился бы покинуть здание раньше старшего врача.