нейрохирургами. Точно так же мне неизвестно, как они воспринимают пациентов
и насколько озабочены их судьбой: по-английски мои стажеры говорят плохо, а я
по-непальски и вовсе не говорю. Но что я знаю наверняка, так это то, что
большинство из них будут рады при первой же возможности убраться отсюда
подальше. Здесь их ожидают нищенская зарплата и туманное профессиональное
будущее, а в развитых странах они смогут добиться гораздо большего. Эта беда
затронула множество бедных стран, таких как Непал или Украина: образованное
молодое поколение, будущее страны, спит и видит, как бы поскорее из нее
убраться. Я столкнулся с совершенно чуждой мне культурой, во многом
основанной на суевериях; здесь по сей день приносят в жертву животных.
Мало кто – если вообще хоть кто-нибудь – из пациентов и их родственников
задумывается о важнейшей роли мозга, о физической природе мыслей и чувств, о
бесповоротности смерти.
Мало кто из пациентов и их родственников говорит по-английски, поэтому между
ними и мной непреодолимая стена непонимания. Они ждут от медицины
невозможного и негодуют, если операция заканчивается неудачей, хотя в случае
успеха почитают нас, как богов.
По сравнению с большинством местных жителей я веду до неприличия
роскошную жизнь – в гостевом доме моего коллеги Дева, окруженном маленьким
райским садом. Живу я на чемоданах, не обремененный собственностью и
имуществом. Я ложусь спать в девять вечера, просыпаюсь в пять утра и провожу в
больнице по десять часов в сутки шесть дней в неделю. Я очень скучаю по
близким и друзьям. И тем не менее здесь я чувствую себя так, будто мне дарована
передышка, будто моя жизнь поставлена на паузу, а будущее отсрочено.
День, предшествовавший моему отлету в Непал, выдался не без происшествий. Я
заглянул в частную клинику, в которой некогда подрабатывал в свободное от
основной работы время, хотя вот уже два года как я прекратил частную практику.
Несколькими неделями ранее я заметил у себя на лбу небольшую шишку, кожа
над которой слегка шелушилась. Одно из преимуществ работы врачом состоит в
том, что всегда знаешь, к кому обратиться, если с тобой что-то не так.
Пластический хирург, мой хороший знакомый, заявил, что шишку следует
удалить.
– Должно быть, вы задели надглазничный нерв. Ничего не чувствую. Верхняя
часть головы как деревянная, – сказал я Дэвиду вскоре после того, как он начал
операцию; впрочем, давление скальпеля, разрезающего мой лоб, я чувствовал.
Я частенько проделывал нечто подобное со своими пациентами, хотя разрезы
обычно были куда более длинными, а анестезия – более локальной. Я распиливал