Человек не ответил.
— Или у вас есть другой осведомитель?
Человек молчал.
— Где мой муж?
Я слышала, как он дышит. Слышала, как тикают часы на стене. Незнакомец упорно молчал.
— Я даю вам последний шанс сказать мне то, что я хочу знать. Потом я спущусь вниз, вызову полицию и сделаю официальное заявление.
Самозванец не шевелился, думал, наверное, что я блефую.
— Я не хотела шумихи. В первую очередь из-за сына, ведь я уверила его, что отец возвращается, и теперь не знаю, как объяснить, что тот, кого все принимают за его отца, на самом деле не его отец. Мне следовало вызвать полицию уже давно.
В горле у меня пересохло.
— Чего вы хотите? — спросила я.
Человек молчал.
Я медленно досчитала до десяти. Потом вскочила и бросилась к двери. Я вздрогнула всем телом, когда незнакомец схватил меня за локоть. Потянул обратно к кровати, обеими руками впиваясь в мои плечи, его лицо приблизилось к моему.
На секунду меня посетила блажная мысль о том, что сейчас меня попробуют поцеловать. Но незнакомец только провел языком по губам. Глаза его сузились до щелок, лицо оказалось совсем рядом. Я уже не могла выносить его взгляда, не могла выносить такой близости, стояла мертвая тишина.
— Ни звука, — произнес незнакомец.
Он почти перешел на шепот. Лицо его было так близко, что я кожей чувствовала его дыхание.
— Только попробуй пикнуть, если проболтаешься хоть словом о том, что тут происходит, я с тобой разделаюсь.
Еще секунду он смотрел на меня пронизывающим взглядом, потом отпустил мои плечи, поднялся.
— Поняла?
Я только хлопала глазами.
— Поняла?
Я продолжала молчать. Его угрозы больше меня не пугали.
— Вы не мой муж.
— Все верно. Я не твой муж, — произнес он. — Слава богу, не твой. Бедный идиот.
Это был настоящий плевок в лицо.
— Ну и что? Поверь, я и без того знаю о тебе достаточно, куда больше, чем ты себе представляешь. И лучше меня не испытывать.
Я почувствовала, что стою с открытым ртом.
Наконец маски сброшены.
Слова эти сорвались с языка. Досадная ошибка.
А я всего лишь хотел — когда она так и не успокоилась, когда продолжала истошно рыдать, — лишь хотел удостовериться, что она ничего с собой не сделает.
Я отворачиваюсь. Глухая боль в голове снова дает о себе знать, то нарастая, то стихая. Это хорошо, думаю, когда болит, это хорошо. Боль не может усыпить, боль означает, что ты еще жив. Как говаривал тот парень из лагеря? Боль — только лишь слабость, покидающая тело.
Я смотрю через окно в сад и на соседние дома. Летняя ночь в Гамбурге. Через приоткрытое окно доносится тихий шум голосов. Где-то на улице люди устроили гриль, сидят на террасах и наслаждаются вечерней прохладой. Все это кажется сюрреалистичным, в моей жизни нет летних праздников, не бывает пивных попоек с приятелями. Там, откуда я пришел, ничего подобного не случалось. Нормальности я не знаю. По крайней мере, не припомню ничего такого.