Прежде его никогда не посещали подобные мысли, все началось с той единственной и проклятой ночи. Впрочем, может, и это ему только мерещится. Может, все началось намного раньше. Он снова, не в первый раз за последние месяцы, внутренне проработал сложившуюся ситуацию шаг за шагом и вновь почувствовал себя побежденным мощью происходящего. Как будто его сбил на ходу многотонный товарняк. Поезд, который ничем не остановишь. Но в ретроспекции он не сумел обнаружить ни единой секунды, когда мог бы действовать по-иному, не так, как получилось. В какой же момент тронулся поезд? В тот роковой вечер, когда они двинулись в путь? Или еще раньше? На этот вопрос он не находил ответа.
И все-таки Зару следовало бы ввести в курс дела. Пусть она этого и не заслужила.
Филипп достал мобильный телефон, набрал номер Зары. Но, не дождавшись соединения, отключил и снова спрятал аппарат. Такое по телефону не обсуждают.
Он скажет ей, разумеется. Скажет сразу по возвращении.
Одиннадцать тысяч восемьсот семьдесят пятый день, опять вспомнилось ему. День, который он почти полностью проведет на борту самолета.
Со своего места Филипп снова видел самолеты на старте и при посадке. Откинувшись на сиденье, он наблюдал, как тяжелые машины разгонялись на полосе и взлетали, преодолевая силу тяготения. Дождь прекратился, небо пестрело грязными серыми и ярко-синими пятнами.
А ведь я могу остаться! Неожиданная эта мысль стукнула ему в голову.
Вот уже несколько недель он мечтал лишь об одном: прочь, скорее прочь отсюда. И вдруг мысль о том, что вот-вот он поднимется на борт самолета, а тот с каждой секундой будет уносить его все дальше от самого дорогого, представилась ему невыносимой. Южная Америка. Какого черта он позабыл в этой Южной Америке?
«Я ведь могу остаться, не садиться в самолет, не бежать отсюда! — думал Филипп. — Раз в жизни поступлю правильно».
Поглядел на те места напротив, где обосновалась влюбленная парочка, будто там и кроется ответ. Но парочки и след простыл.
«Могу полететь следующим рейсом, — продолжал он размышлять. — А могу вообще никуда не лететь».
Одиннадцать тысяч восемьсот семьдесят пять, подумал он.
Я обладаю многим. Я многое могу потерять.
Чего же я хочу?
Что принесет сегодняшний день?
Львы устали. Лениво валяются они под летним солнышком, брюхо вздымается в ритм с дыханием. Мой сын, поглядев на них несколько минут, потянул меня дальше, к сурикатам, они уж куда веселее скучных львов. Сурикаты хоть чем-нибудь, да занимаются.
Ненавижу зоопарки. Ненавижу смотреть на запертых в клетках зверей, но Лео так давно просил меня, даже умолял, что, в конце концов, я сдалась. В школе каникулы, большинство его друзей разъехались с родителями кто куда, а посещение зоопарка — тот минимум, на какой способна я. Да я и сама люблю куда-нибудь ходить. Не выношу скуки, а в летние каникулы изо всех сил стараюсь найти себе занятие. Вслух никогда этого не произношу, чтобы не показаться странной, но каникулам я никогда не радуюсь. Я предпочитаю ритм, заданный моей работой дням, неделям и месяцам. Мне нужен порядок и уверенность в том, что я, проснувшись, бегаю по утрам, принимаю душ, готовлю завтрак, отвожу Лео в школу, иду на работу. С понедельника по пятницу я преподаю немецкий и английский, а в пятницу еще рисование. Потом прихожу домой, делаю уроки вместе с Лео, навожу в доме порядок, мою, стираю, готовлю. А потом — в зависимости от дня недели — помогаю в лагере для беженцев, встречаюсь с Мириам или занимаюсь спортом.