с моей стороны, правда?
Брайант захохотал.
– Что, даже слово такое есть? – нашлась Ким.
– Послушай, ты взываешь к моим лучшим человеческим качествам, и в течение последних нескольких дней это работало. Но больше не будет…
– Никаких «лучших человеческих качеств» у тебя нет. Ты просто испугалась моего обещания рассказать всем, что ты собой представляешь. Кстати, это обещание все еще в силе.
– Попутного тебе ветра… За такой материал мой редактор простит мне даже убийство.
Ким знала, что ее угроза была пустышкой. Она хотела было ответить Трейси, но та подняла затянутую в перчатку руку.
– Послушай, я ведь делаю тебе одолжение, когда рассказываю о своих планах. Так у тебя есть хоть какой-то шанс на победу.
– Премного благодарны, – прошипела Ким.
– Стоун, я дала тебе время, а теперь мне надо выполнить свою работу.
– Вы что же, собираетесь нарушить режим молчания? – поинтересовался Брайант.
Репортер кивнула и опять повернулась к Стоун.
– Делай что хочешь, Ким, я тебя не боюсь! А пока наша газета будет продаваться миллионными тиражами.
Ким не стала отвечать, зная, что любое ее слово будет извращено, вывернуто наизнанку, преувеличено и после этого процитировано. Именно этого и добивалась от нее Трейси.
– Так что, инспектор, остановимся на «без комментариев»? – поинтересовалась Трейси, прежде чем отойти.
Ким беспомощно смотрела, как «Ауди» сорвалась с места.
– Думаешь, она это сделает? – спросил Брайант.
Трейси Фрост не оказалась виновной в смерти Дивэйна Райта по чистой случайности. Еще какие-нибудь десять минут, и она бы ею стала.
– Наверняка, – ответила Ким, глубоко вздохнув.
– И в ту минуту, когда она это сделает, девочки умрут.
Похитители не совершили ничего, чтобы привлечь к себе внимание прессы. Так же, как и полиции, оно им было не нужно.
Семья Коттон прекратила свое существование после смерти дочери Сьюзи. А теперь на руках у Ким были еще две семьи, которые ждала подобная же судьба.
Уилл убрал телефон в карман и попытался успокоиться. Если б на диване сейчас не дремал Симз, он начал бы ходить по комнате.
Он нарезал бы по ней круги до тех пор, пока не избавился бы от ярости.
Они играли по этому гребаному плану, а сейчас в игру внесли изменения.
А ведь это была почти шахматная партия – со своей стратегией, расписанием, ожиданиями, попытками предугадать ход противника и подготовкой по крайней мере трех вероятных ответов на каждый его ход. В игре была своя изысканность, которую следовало уважать. Нельзя на половине игры превращать шахматы в обыкновенные шашки. И нельзя начинать перепрыгивать через фигуры в попытках добраться до конца доски и превратиться в ферзя. В том, что ему велели сделать, не было ни утонченности, ни красоты.