Первый, кого встретил был Андрюха Ильченко. Он ползал между кроватями с тряпкой, профессионально замывая грязь.
Я поздоровался. Андрюха смутился, будто я застал его за чем-то постыдным. Но это я понял позже.
Я оказался невольным свидетелем его слабости. С этого момента он стал меня ненавидеть.
Часть была как часть, как и большинство советских батальонов, полков, дивизий. Среди срочников преобладали плохо говорящие по-русски азиаты, и гордые самолюбивые кавказцы. Азиаты боялись офицеров и мечтали о работе «хлэбарэзом». Горцы вообще никого не боялись и работать не хотели. Каждый из них стоял за другого, словно все они были братьями.
«Деды» ходили ухоженные, выстиранные и отглаженные. Молодёжь с грязными шеями, руками и ушами. Поголовно все: узбеки, таджики, кавказцы, русаки, «старики» и «молодёжь» грезили дембелем.
Ночью, после отбоя, казарму заполняла вонь смердящих портянок и миазмов, извергаемых солдатскими кишечниками.
Поспать в первую ночь мне не дали.
Около двенадцати ночи закончились полёты. Меня разбудил удар сапога по спинке кровати.
Я поднял голову. Перед кроватью стоял нетрезвый субъект с сержантскими лычками.
- Кто такой, почему не докладываешь?
- А ты кто такой?
- Я старшина роты.
- Не физди, сержант. Старшине я доложил.
- А ну встал!
Я встал. Одел галифе и сапоги. В кубрик уже подтягивались зрители.
- Упал! Отжался.
Я, молча, ударил его в челюсть.
Сержант перелетел через кровать. Ноги, обутые в начищенные кирзовые сапоги торчали из-под кровати. Стало тихо. Хлопнула дверь. В расстёгнутых шинелях, грохоча тяжёлыми сапогами, по коридору прошли несколько солдат. Они остановились перед кубриком. Взглянули на лежавшего сержанта.
- Кто тут из Новороссийска? - Рыжий ефрейтор повернулся ко мне, - Ты?
- Я из Новосибирска.
- Жалко, - сказал он. Ну да ладно. Если что обращайся. Я Мишка Беспалов, из полка.
Беспалов с коллегами ушли не попрощавшись.
Кто-то из них бросил поднимающемуся сержанту:
- Говорили тебе, Савоська, не беспредельничай!
С тех пор меня почти не трогали. Кое с кем из дедов я даже подружился. Среди них были совсем неплохие парни. Но с сержантом Савостиным мы друзьями так и не стали. При случае он не упускал возможности на меня наорать, но в драку не лез.
В ленинской комнате незнакомый старшина-сверхсрочник рисовал портрет. Делал это он очень своеобразно. С какого-то старого портрета он снял часть краски и сверху нанёс новую. Через слой краски проглядывало лицо, отдалённо напоминающее профиль самого художника.
Сверхсрочник спросил: