Из Варшавы нужно было ещё лететь до Вроцлава. А рейса в этот день нет. Хватаю за руку таксиста: «Мне до Вроцлава, и там ещё девяносто километров. Поедете?» Он мнётся: «Вообще, можно. А сколько заплатишь?» – «У меня полная сумка денег. Но только советских. Рубли возьмёшь?» Опять мнётся. Но тут ему на глаза попадается измученная долгой дорогой и переживаниями Илона. «Ладно, поехали».
Парень оказался совестливым: узнав, что еду к умирающей матери, лишнего не взял. К больнице подъехали ночью. Врач сказал: «У вашей мамы рак крови, уже несколько лет. Она не хотела, чтобы о её болезни знали родные. Резкое ухудшение объясняется сильной простудой, перешедшей в пневмонию. Больше суток она в беспамятстве, а до этого всё время повторяла: «Эдита. Эдита». Мне кажется, она до сих пор жива только потому, что ждёт вас. Однако на то, что придёт в себя и вы сможете поговорить, даже не надейтесь».
Я вошла в огромную палату и в тусклом дежурном свете стала вглядываться в лица лежащих на кроватях женщин. И вдруг услышала шёпот: «Эдита…» Стоявший позади меня доктор потрясённо обронил: «Это невозможно». Присев на край кровати, я взяла руку мамы в свои, заглянула в запавшие глаза. «Я дождалась тебя, дочка, я дождалась. – Серые сухие губы тронула слабая улыбка. – Ты очень устала – я вижу. Езжай отдохни, а утром мы с тобой поговорим». «Мама, разрешите с вами посидеть». – «Нет, нет. Мы обе перед завтрашней встречей должны отдохнуть». Я послушалась, но сомкнуть глаз так и не смогла. Утром мы с Илоной с полной сумкой продуктов, которые, как мне сказали, помогают при белокровии: чёрной икрой, самым лучшим «Каберне» – поехали в больницу. Врач, увидев гостинцы, помотал головой: «Зачем? Она уже даже воду не пьёт…»
А маме будто стало лучше, мы проговорили час, может, больше. Впрочем, в основном говорила я, а мама слушала, глядя то на меня, то на внучку. Её взгляд наткнулся на Илонкины стоптанные босоножки, в которых она бегала по сочинскому пляжу. Я и сама прилетела в чём была, и дочку в Питере переодеть-переобуть не успела. Если честно, эта мысль просто не пришла мне в голову, была занята совсем другим. «Подними мою подушку, – попросила мама, – там кошелёк. Возьми деньги и купи Илонке туфельки». С языка готово было слететь: «Не нужно, у меня есть деньги», но я осеклась. Отказаться – значило лишить её счастья сделать подарок любимой внучке.
Из больницы мы ушли после полудня: мама сказала, что хочет отдохнуть: «Придёте завтра. – Она задержала мою руку в своей и вдруг горячо заговорила: – Ты прости, что я вышла за отчима. Мне было очень больно, когда он тебя обижал, и сама я никогда его не любила. Но без него мы бы не выжили. Понимаешь?» Едва сдерживая слёзы, я кивнула: «Понимаю, мама. И вам не за что просить у меня прощения».