Прямо из больницы мы зашли с Илоной в магазин, выбрали обновку. Придя домой, она тут же похвасталась Яну и дяде Юзефу: «Смотрите, какие у меня туфли! Бабушка подарила!» В шесть часов сели ужинать, и вдруг – страшный грохот. Отчим вскочил: «Не иначе как входная дверь захлопнулась, она у нас тяжеленная, пойду посмотрю». Вернувшись, пожал плечами: «Вроде в порядке», а у меня внутри всё вдруг сжалось, не вздохнуть. Побежала к телефону-автомату, набрала номер больницы и услышала: «Ваша мама умерла десять минут назад».
Мне нужно было возвращаться в Ленинград, и я оставила деньги священнику, настоятелю костела, при котором было кладбище, чтобы он устроил маме место упокоения, как полагается. Но потом мой брат Юзеф нарушил покой мамы: когда умер его отец, мой отчим, Ян Голомб, брат не захотел тратиться на отдельную могилу и положил его в мамину. Получилось, что после смерти мама разделила место упокоения с человеком, которого не любила.
Спустя год в качестве участницы культурной программы я поехала в Мюнхен на Олимпиаду. И вот советская делегация – знаменитые спортсмены, артисты – через Европу возвращается на автобусах домой. Уже на территории Польши делаем остановку, я иду к машине, в которой едет руководство: «Мы скоро будем проезжать Вроцлав. Неподалёку городок, где похоронена моя мама. Я хотела бы навестить её могилу». «Подумаем», – был ответ.
В пригороде Валбжиха кавалькада останавливается, и один из руководителей делегации входит в наш автобус: «Какой, говорите, крюк придётся сделать?» «Километров девяносто…» – «Поехали». Многие актёры и спортсмены везли букеты, подаренные им в Мюнхене. Когда я пошла с охапкой цветов к воротам кладбища, все потянулись за мной. И тоже с цветами. На могиле мамы вырос огромный курган из роз, лилий, тюльпанов.
«Какой чести вы, мамочка, дождались, – прошептала я. – Такие люди, гордость великой страны, возлагают на вашу могилу цветы. И эта честь заслуженная…»
В это непростое время мне очень нужна была поддержка близких людей, но от Шуры Броневицкого её трудно было дождаться, он по-прежнему был суров со мной, работа для него была на первом месте. Ради справедливости замечу, что суров он бывал не только со мной, но и со всеми музыкантами «Дружбы». Дело кончилось тем, что в 1972 году на «корабле» произошел бунт: весь коллектив «Дружбы», кроме меня, решил от него уйти. Почему? А вот что случилось.
Мы два месяца находились на гастролях, все устали. И тут пришла телеграмма от Екатерины Алексеевны Фурцевой о продлении гастролей ещё на месяц – в программе «Эстрада без парада» в Московском Театре эстрады. Музыканты заявили: «Шура, мы не поедем. Выбирай: либо мы, либо Москва». Директор Ленконцерта – Георгий Михайлович Коркин, волевой человек, прислал Броневицкому телеграмму: мол, я не могу не подчиниться приказу Фурцевой, увольняйте, если не хотят ехать. И ведь уволили! Тогда много говорили о распаде «Дружбы», были разные версии, но не было правды.