— Извини меня, Боб.
— Какие церемонии, Вальтер! Мы не на Уолл–стрите. Как ты с твоей пролетарской гордостью… Зачем якшаться с толстосумами, добродетель которых только в том, что они обладатели фамилий, оканчивающихся на «пшский», «ржский»…
— У твоего «форда», Боб, низко поставлен руль. Не мешает?
Он похлопал линкольновца по круглому животику.
— Когда в освобожденной Варшаве пустили трамвай, это было празднество… Мой фронтовой друг ведает у нас кооперативной торговлей. Перед ним много трудностей. Но меньше всего ему мешает пролетарская гордость… Да, у него невыносимо шипящая фамилия — Пщулковский… Ты не был эмигрантом, Боб?
— Я сражался в Испании.
— От души рад, что ты приобрел недурной «фордик». Чокнемся, Боб, за пролетарскую гордость…
После ухода линкольновца он вызвал офицера для поручений, еще одного обладателя «шипящей» фамилии — Яна Кживицкого.
— Мне почудилось, Ян, ты чем–то раздосадован. Выкладывай.
Кживицкий признался, что расстроился из–за письма жены. Послал в подарок часы, а она, оказывается предпочла бы обручальное кольцо. Беременную женщину оно украшает лучше, чем часики.
— Откуда нам было взять кольца, обывателе генерале? Мы поженились, выйдя из концлагеря, оборванные и босые.
— Янек, вас ждет счастье. Успокой жену…
В час возвращения в Варшаву среди встречающих он заметил женщину на сносях.
— Пани Кживицкая?
Протянул ей синюю коробочку, обтянутую внутри алым бархатом.
По сей день пани Кживицкая носит обручальное кольцо, привезенное из Америки генералом Сверчевским.
Россия пятнадцатого года интриговала его, юнца, своей загадочностью. Испания тридцать шестого увлекла вихревым порывом. Польша сорок четвертого потрясла глубиной трагедии. Америка сорок шестого оставляла безразличным либо раздражала кощунственно сытым благополучием. Раздражала тем сильнее, что сравнивал ее с далекой от благополучия и сытости своей страной.
Здесь, на удалении, он до боли почувствовал: своей. Его маленькому Каролю в ней расти и жить…
14 октября Влада растерянно приняла из рук почтальона международную телеграмму, поздравлявшую с двухлетием. Не сразу вспомнилось: «14 октября южнее Риги наши войска…»
Днем в американских холлах, гостиничных ресторанах, пресс–клубах Сверчевский знакомил людей с Польшей. Ночами тревожно думал о ней. Думал как человек и политик. Без упрощений, неизбежных в речах и спорах. Без национального умиления перед заокеанскими соплеменниками.
Сестре он писал: «Среди них много тупиц». Жаловался на тоску: «Я болен от здешнего пребывания. Тянет на родину — нет сил».
Планировавшаяся на три недели поездка продолжалась три месяца. Как было предположить, что в Соединенных Штатах придется вести, например, переговоры о гобеленах, вывезенных немцами из Вавеля, а американцами — из Западной Германии (он настоял, гобелены вернули)… Не планировалась покупка племенных лошадей.