«Но это ещё ничего, — подобрел Геронтий, которому особенно понравилось предположение о возможности великому князю постраждать до смерти, — мирским владыкам надобно почаще напоминать о быстротечности их царствия».
Наконец гром отгремел. Вассиан тяжело дышал и сиял восторженными глазами. Геронтий похвалил архиепископа за радение, но призвал к большей сдержанности:
— Не подобает духовному пастырю ногами топать и зубами скрежетать, не подобает ему указывать, как воями распоряжаться, не подобает ему суесловить...
Вассиан несогласно затряс головой, так что Геронтию пришлось взвысить голос:
— Успокойся, владыка. Я внимал тебе более часа, а ты готов перечить, не выслушав нескольких слов. Поди умерься, я призову тебя позже.
Но неистовый старец не мог умериться, он гневно повернулся и со стремительностью, не соответствующей ни возрасту, ни сану, выскочил из митрополичьих покоев.
Его величество Случай явился, Прон грохнулся на колени и исступлённо заговорил:
— Святой отец! Повернул ты души слушающих страстными словесами. Бурю внутри имея, не могу глаголить, но только вопию: аллилуйя! Все встанем на агарян за Русь святую супротив разумного волка Ахмата. Не посрамим славу предков и блаженны будем в вечном наследии.
Слова сами низвергались из Прона, восторженные слёзы катились по щекам. Вассиан поглядел на него и, схватив за шиворот, потащил в митрополичьи покои.
— Вот отрок, — загремел он, — слушая моё послание, очистился душою и восхотел идти на агарян, а ты говоришь: умерься.
Прон снова упал на колени.
— Окропился услышанным, очистился душой, наполнился силой, хочу идти на богоборца, — бормотал он, истекая слезами, и, как блаженный, входил в пущий раж: — Все постраждем за отечество, с глубины сердца взываху: аллилуйя!
— Ты кто таков? — спросил его митрополит.
— Прон, служивый человек великого князя Андрея Большого. Служил честно, видя в нём токмо одного своего господина, а как услышал святые слова, устыдился его и своих деяний. Хочу идти на бесстыдного Ахмата и жизнью искупить грехи. Хочу, и нет терпежу!
Геронтий поморщился, что-то лукавое резануло ему ухо и заставило внимательно вглядеться. Нет, показалось, отрок, по-видимому, действительно чист помыслами.
— А как ты мыслишь, велика ли польза от сего послания для наших ратоборцев?
— Сказать нельзя, как велика! — Прон даже вскочил с колен. — Там же такие слова, что до сердца идут, до дна души сочатся. Да с этих слов все сразу на этого двинут, на покусителя. Уж коли мы, вчерашние враги, тут же воспрянули на подвиг, что с иными-то будет? Все постраждем за отечество! Позволь, владыка, переписать письмо, у меня для того дорогая бумага найдётся. Да что бумага, такое на золоте выцарапывать надо, такие слова до сердца идут, их у сердца и носить надо, такие слова...