— Ушел, гад, ушел! Сволочь! Фриц поганый!
Мотор неистово трещал, заходился в истерике. Каждый такт цилиндра приближал наиболее удачливого из фашистов к спасению. Но разве удачливого? Просто офицер предусмотрел все возможное, чтобы выбраться из очередной передряги живым. Опыт у него все-таки был. Сколько раз его загоняли в спектаклях в, казалось, безвыходные положения. А он ухитрялся выжить. Назло Режиссеру! Не возникало, однако, упоения удачей, радости избавления. Он слишком хорошо знал, что скоро все повторится сначала.
Сейчас он мчится в гарнизон за помощью. А потом его же поставят во главе карательной экспедиции, прикажут вешать через одного жителей деревни. Ну а чем такие забавы по сценарию заканчиваются, офицер помнит. Вот почему он ощутил тяжелый, тягучий, липкий страх. С ним офицер за последнее время сроднился. Страх терзал его постоянно, становился все острее, мучительнее. Но всему на свете должен быть предел!
Перед лесом (за ним гарнизон) на дороге была развилка. Неожиданно для себя офицер свернул с наезженной колеи на незнакомую дорожку, упиравшуюся в сплошную стену деревьев. Что за нею скрывалось — неизвестно. Ясно было одно: там нет ни карателей, ни партизан. Это была Запретная Роща. В нее нельзя было не то что входить — участникам представления не полагалось ее замечать.
Но инстинкт повиновения исчез. Словно кто-то вынул из головы офицера старую программу, а новую поставить забыл. И от этой стерильной пустоты стало на душе легко-легко. Он уже не офицер. Он дезертир.
Вопреки сценарию, вопреки всем правилам игры он спасает собственную шкуру.
С высоты птичьего полета видны как на ладони и деревня, и Запретная Роща: игрушечные дома, игрушечные деревья, игрушечные виселицы.
Фигурки людей похожи на игрушечных солдатиков. Один из них, оседлав мотоцикл, мчится к границе игрового поля…
На мотоциклиста, уже поверившего в избавление, откуда ни возьмись падала огромная птица. Перед самой землей она распахнула трехметровые крылья, пронеслась над головой беглеца (того чуть не сшибло ударной волной) и круто ушла вверх.
Еще яростней давил мотоциклист на газ. Еще пронзительней трещал мотор. Только бы успеть! До Запретной Рощи так близко. А птица пошла на второй заход… На этот раз она не промахнулась — ухватила седока и подняла его вместе с мотоциклом в воздух.
Набирая высоту, хищница медленно разворачивалась в сторону площади. Удивительное дело, страх прошел. Как только бывший офицер (теперь уже просто сценический робот-андроид СР-А-13998-Ф) почувствовал, что из 242 птичьих лап ему живым не выбраться — интуиция и на сей раз его не подвела, — он перестал мучиться трусостью. Это было избавление от еще одной — второй и главной программы. Страх оказаться недостаточно убедительным, исполнительным, жестоким — вот что заставляло его играть отменно хорошо. Любое отклонение от правил поведения, заложенных программой, каралось немедленно и беспощадно. Ведь проще было построить нового андроида, чем выискивать поврежденные элементы в сложнейшем клубке нервных узлов капризной машины.