Дело в том, что впервые в жизни я решила сама осуществить свою мечту. Именно сама, без посторонней помощи. Родные были против — это ясно было видно из письма Колина. Они хотели, чтобы я вернулась в Солихалл, вышла замуж, устроилась на нормальную, с их точки зрения, работу и обеспечила себе нормальное, с их точки зрения, будущее. Мои друзья — Билл и Мэри — были в тысячах миль от меня, да и нечестно было бы отвлекать их от семейной жизни, которая едва успела начаться, телефонными звонками с другого конца света. Но самой большой пробоиной в моей душе оставался по-прежнему Ричард.
Когда я еще работала секретаршей и хотела поступить в драматическую школу, именно Ричард поддержал меня в осуществлении этой мечты. Я теряла веру в себя, возвращаясь с работы в офисе, я жаловалась, что мне не поступить, что у меня нет ни связей, ни нужных знакомств, но именно Ричард готовил мне чай, успокаивал и настаивал, чтобы я хотя бы продолжала ходить на курсы драматического мастерства, дабы иметь готовые номера для прослушивания. И когда я наконец поступила в драматическую школу, именно Ричарду, а даже не маме, я позвонила первому, чтобы сообщить эту потрясающую новость. И когда я пришла домой, он ждал меня с бутылкой шампанского в ведерке со льдом.
Что значила для меня его поддержка! В одиночку у меня ни за что не хватило бы храбрости осуществить мечту своего детства.
«Это неправда, — сказал тогда Ричард, — я был просто группой поддержки. Весь потенциал для поступления заключался в тебе самой. Ты сильная; рано или поздно это проявилось бы».
Я не верила в это тогда, не верила и сейчас. Я объяснила Ричарду, что, будь у меня даже миллион талантов, мне нужно, чтобы кто-то верил в меня, только тогда я смогу что-то предпринять. То, что я поступила, то, что я добилась своего, было лишь на один процент следствием таланта, а на девяносто девять — желанием произвести на него впечатление. Я сделала это ради Ричарда. Без него все стало бессмысленным. Я не могла больше идти за мечтой. Потому что мечтой был он. Все, о чем я мечтала и что я делала за последние четыре года, я делала ради него. Ради нас.
Как странно, что Ричарда больше нет в моей жизни… Даже не верится, что я не знаю, где он и что делает сейчас. Четыре года я знала, что он съел на завтрак, в какой рубашке пошел в студию, что хочет посмотреть вечером по телевизору.
Теперь он стал чужим. Я не знаю, чем Ричард живет и о чем думает. Как ему новый русский премьер-министр? Нравится ли ему музыка, которую гоняют по всем каналам? Я не знаю, бросил ли он курить. Был ли у зубного врача? Звонил ли матери? Как было хорошо, когда он делился со мной всеми этими мелочами… И как трудно теперь проглотить горькую правду о том, что, хоть я и думаю о нем каждый день, каждую минуту моей жизни, хоть мне и приходится в голос запеть какую-нибудь бодрую мелодию, чтобы вытеснить мысли о нем хотя бы на секунду, — он, Ричард Адамс, не имеет ко мне никакого отношения. Он стал для меня чужим человеком.