Однако я несколько ушел в сторону, ударился в доморощенное литературоведение, а ведь обещал рассказать о себе, о своем личном опыте.
О моем отношении к слову, о работе над словом и вообще об этой стороне литературного дела я несколько лет назад уже писал*. Сейчас попробую вспомнить и рассказать о том, как возникали у меня сюжеты.
______________
* См. мои "Заметки о ремесле и мастерстве" в журнале "Сибирские огни" № 11 за 1972 г.
Правы ли критики, считающие меня автором одной, автобиографической, темы?
Да, все, что мне в моей литературной жизни более или менее удавалось, основано, как правило, на моих личных наблюдениях и переживаниях, порой очень глубоко запрятанных в подсознании. Там же, где я брал сюжет подсказанный или подаренный, меня чаще всего подстерегала неудача. Это не значит, что в тех случаях, когда я опирался на собственный жизненный опыт, я не прибегал к вымыслу. Наоборот, до самого последнего времени я почти никогда не обходился без вымысла. И все-таки в основе всякого стоящего сюжета каждый раз лежало нечто подлинное, испытанное, пережитое... Другое дело, во что превращалось иногда под твоим пером это пережитое.
Вот история небольшого рассказа "Честное слово".
Зимой 1941 года редактор журнала "Костер" попросил меня написать "на моральную тему":
- О честности. О честном слове.
Я сказал: "Подумаю", но сказал это больше из вежливости, потому что был уверен (как это почти всегда бывает в таких случаях), что ничего путного не придумается и не напишется. Но в тот же день или даже час, по пути домой, стало что-то мерещиться: широкий приземистый купол Покровской церкви в петербургской Коломне, садик за этой церковью... Вспомнилось, как мальчиком я гулял с нянькой в этом саду и как подбежали ко мне мальчики старше меня и предложили играть с ними "в войну". Сказали, что я - часовой, поставили на пост около какой-то сторожки, взяли слово, что я не уйду, а сами ушли и забыли обо мне. А часовой продолжал стоять, потому что "дал честное слово". Стоял и плакал и мучился, пока перепуганная нянька не разыскала его и не увела домой.
Как будто сюжет нашелся, можно было садиться и писать рассказ. Но удобно ли писать о себе, похваляться, разглагольствовать о том, каким честным и принципиальным был еще в младенческие годы автор! О себе можно было говорить только в насмешливом, ироническом тоне. Однако такой иронический тон никак не соответствовал высокой дидактической задаче, стоявшей перед автором. И вот я все перекроил, повернул с ног на голову. Действие перенес в наши дни. Себя сделал случайным свидетелем, косвенным и второстепенным участником события, а мальчика выдумал, убавил ему лет, прибавил стойкости, полюбовался им, сказал о нем несколько одобрительных, похвальных слов.