Он посмотрел на ее носовой платочек в зеленую клеточку и засмеялся.
— Когда я был маленьким, у меня были такие же. На каждый день недели.
Когда был маленький! Подчас в его речи пробивался южный акцент, от которого ему не удалось избавиться, несмотря на все усилия «иезов». С таким же акцентом говорили дети из хороших авиньонских семей. Жаль только, что его не научили извиняться. Потом он быстро отвернулся, вероятно, вспомнив маму, платки, всякие дорогие ему вещи. Эти воспоминания нахлынули внезапно, словно захлестнув волной.
Малыш.
Она с трудом справилась с яичницей и вдруг вспомнила, что ключ от комнаты находится в сумочке.
Уходя, Даниель оставил дверь открытой. Об этом он сказал ей по телефону, даже позвонил специально из-за этого. В четыре часа дня.
— Бэмби?
— Да.
Это был первый рабочий день Бэмби. Когда ей сказали «вас», она сразу поняла, что никто другой звонить не может.
— Мне пришлось оставить комнату открытой, у меня не было ключа.
— Где ты?
— В Клиши.
Наступила длинная, очень длинная пауза, потому что она ее знала, что еще сказать, он тоже, и было неловко ощущать, как следят за тобой новые коллеги.
— Где это, Клиши?
— Довольно далеко.
Для них это означало — довольно далеко от Лионского вокзала. Все другие районы были более или менее далеко от того места, где два дня назад они впервые вступали на мокрые улицы города.
— Это далеко отсюда?
— Не знаю. Снова долгая пауза.
— Я уезжаю, Бэмби.
Она не ответила. Что можно ответить, когда на тебя устремлены десять пар глаз, когда ты вылитая гусыня?
— Лучше уж вернуться домой. Я все объясню отцу. Он сам договорится с полицией. У тебя не будет неприятностей, у меня тоже, мой отец знает, что надо делать.
— И как ты уедешь?
— Как и приехал — поездом.
Она хотела ему что-то сказать, но не было сил. Ведь если она это сделает, он не уедет. Да к тому же устремленные на нее внимательные взгляды буквально парализовали ее.
— Даниель…
Она все-таки произнесла его имя. Произнося чье-то имя, наш голос говорит куда больше о том, что мучает сердце, видимо, поэтому все сослуживцы смущенно отвернулись. И она услышала пьянящие и странные слова, которые тот произносил шепотом, — моя Бэмби, моя маленькая Бэмби, люблю, скоро, всегда, ночь, недолго, Париж, Ницца, ты, я, моя маленькая Бэмби, слушай… и повесил трубку.
Она тоже положила трубку, прошла под грохот пишущих машинок вдоль столов, ничего не опрокинув, не споткнувшись, с вымученной улыбкой на губах, снова принялась за работу, даже напечатала, не поднимая головы, две или три странички. И вдруг поняла, что больше не может, ну и пусть: вскочила, на ходу схватив пальто, побежала к двери, затем в вестибюль, промчалась по улице, вбежала в вокзал и выскочила на перрон. И тут заметила, что только пять часов, а первый поезд Марсель — Ницца — Вентимидь отправлялся в 17 часов 50 минут. И стала ждать…