Туман рассеивается, позволяя увидеть моих палачей, и при каждом их шаге меня все больше трясет, потому что их появление означает одно — боль, что они несут с собой. Их руки по локоть в крови, их бесстрастные лица — лица чудовищ, которые вырвались из моих кошмаров. Они подхватывают меня под руки и тащат за собой, чтобы сменить декорации: небольшая и мрачная камера, вдоль стен которой расположены столы с «инструментами» — так здесь называют пыточные принадлежности, многие из которых взяты из средневековья, стулом в центре и со свисающими цепями с потолка. Именно к ним меня приковывают, вновь раздирая в кровь едва успевшие затянуться тонкой пленкой запястья. Сквозь морок боли я едва различаю силуэты людей, обступивших меня. Их двое, и каждый из них играет свою роль: один причиняет боль, а второй задает вопросы, на которые я не знаю ответов, и вкалывает дозу адреналина, удерживающую меня на плаву. В такие моменты я мечтаю, чтобы мое сердце остановилось, потому что столько боли мне не унести.
— Даже не думай, — скрипучий голос раздражает слух, и я мотаю головой, когда хлесткие удары по щекам заставляют прийти в себя. Если честно, там, в темноте, было намного лучше. — Мы еще только начали, смотри, сколько всего интересного, — знаю, что сейчас мой палач улыбается, это слышно по вытянутым гласным, довольным ноткам, это виснет в воздухе тяжелым напряжением — я не хочу видеть то, что для меня приготовили. Я хочу уснуть, провалиться в надежный сон, где нет ни боли, ни раскаяния, ни воспоминаний.
— Итак, девочка, меня интересует, откуда ты взяла оружие, и причастна ли ты к смерти Юджина Риверди? — С трудом концентрируюсь на словах, ощущая дикую усталость — оказывается, боль изматывает, особенно в таких дозах. Она стирает время, пространство, путает сознание, и сейчас мне сложно собрать крупицы информации, чтобы понять, что вообще от меня хотят.
Господи, дай мне сил продержаться еще чуть-чуть, ведь этот мир, гнилой и жестокий, намного лучше пустоты, к которой я приближаюсь с каждым вдохом.
— Ну! — кричит палач, и я выгибаюсь, чувствуя жалящее прикосновение кнута, полоснувшего спину. С потрескавшихся губ слетает протяжный стон, и разъедающие кожу слезы скатываются по щекам, скапливаются на подбородке и капают на оголенную грудь, всю испещренную мелкими-мелкими порезами. Они, замаскированные иссиня-черными синяками, почти не видны, и не волнуют меня, на фоне других ран смотрясь настоящими пустяками. Все это ерунда, даже распухшая, побагровевшая нога, даже сломанные на руке пальцы, даже заплывшие от синяков глаза, которые я с трудом открываю и сквозь узкие щелки пытаюсь рассмотреть стоящего передо мной мужчину.