— Почему?
— Потому что это означает одно: абсолютной власти не бывает, глупышка, — она говорит это с родительской снисходительностью, словно перед ней сидит несмышленый ребенок, которым, по сути, я и являюсь на фоне их бесконечной жизни. — И это значит, что кто-то бросил вызов закону.
Адель уходит, а я закутываюсь в плед по самое горло и, глядя на затухающий закат, вспоминаю дом, где не было никаких вампиров, где жизнь текла по налаженному сценарию: работа, дом, работа. Мы радовались малому и дорожили мелочами, мы прозябали в болоте, но были точно уверены, что завтра будет так же, как вчера, а сегодня, как завтра. Здесь же я не могу чувствовать себя уверенной в завтрашнем дне, и не только потому, что мой Хозяин древний вампир, но и потому, что его власть, как оказалось, может рухнуть, как и созданный им мир.
Не жалко, если честно. Быть может, тогда не будет колоний, бетонных стен, загнанных людей, убийств ради развлечения. Быть может, тогда у нас появится возможность стать кем-то большим, чем обыкновенные игрушки. Быть может, тогда мы узнаем, что такое справедливость. Впрочем, если бы я не столкнулась с миром Рэми, то вряд ли когда-нибудь задумалась об этом, ведь Изоляция создавала иллюзию свободной жизни, когда на самом деле все мы были рабами.
Но, как сказала, Адель: абсолютной власти не бывает, так что посмотрим, насколько прочна власть Господина. Посмотрим.
Наверное, я начинаю понимать слова Адель про скуку на третий день моего вынужденного одиночества, когда так любимая мною библиотека оказывается занята Господином, решающим какие-то важные вопросы. Мне же остается собственная комната и страх сунуть свой нос в другие, расположенные по обе стороны от длинного коридора, заканчивающегося опять же дверью. Она так притягивает меня, что иногда я нахожу в себе смелость дойти до нее, чтобы просто встать рядом и, прикусив нижнюю губу от нерешительности, потоптаться на месте.
Любой шорох сгоняет меня обратно, и я опять прячусь в своей спальне, совершенно не понимая, зачем я здесь, если за все это время обо мне ни разу не вспомнили. И нет, мне не обидно, разве только чуть-чуть, потому что до ужаса хочется знать причину такого стойкого равнодушия Рэми. Быть может, как только он сделал меня «своей», как выразилась Адель, он потерял ко мне всякий интерес и теперь уже рассматривает только как донора, но даже для этих целей меня ни разу не вызывали.
Одна Мадлен продолжает приходить ко мне три раза в день, и я даже интересовалась у нее про Адель, с которой за все это время так и не виделась. И, стоит признать, я начинаю скучать по ее обществу, по ее аристократической уверенности и размеренной речи, а еще шансу узнать что-нибудь еще. Так или иначе я продолжаю тонуть в одиночестве и от нечего делать, наконец, решаюсь заглянуть в дальнюю комнату, которая не дает мне покоя, будто за дверью скрывается еще одна тайна, которая поможет мне понять загадочный мир Господина.