Мне больно, мне страшно, я не хочу чувствовать, не хочу.
— Неудачное падение, — Рэми останавливается около меня и садится на корточки, рассматривая мои раны. Теперь в его голосе не остается и капли злости, что властвовала в нем секунды назад. Его тлевшая ярость вылилась в расправу, и теперь он тот самый Дамиан, с которым я столкнулась впервые: холодный и невозмутимый. Маска былого равнодушия вновь занимает свое место, и Господин, как ни в чем не бывало, убирает волосы с моей шеи, словно это и не его рук дело, а я просто споткнулась, по неосторожности упав в обломки нашего завтрака. — Вот к чему приводят твои наивные иллюзии, ma stupide petite fille[11], — он гладит меня по скуле указательным пальцем, в то время как я продолжаю смотреть на Адель, все же живую, помилованную, только вряд ли прощенную. — Ты можешь ненавидеть меня, Джиллиан, это твое право, но прежде позволь мне открыть тебе маленькую тайну, — Рэми достигает моего плеча, и я сжимаю кулаки, предчувствуя новую порцию боли. Он не торопится достать из меня осколок, с каким-то ненормальным удовольствием разглядывая порез, а потом ощутимо нажимает на вонзившееся в плечо стекло, вынуждая меня вытянуться от агонии и глухо застонать.
В глазах темнеет, и Господин превращается в бесформенное серое пятно, нависшее надо мною.
— Тебе наверняка интересно, что случилось с жившей в той комнате девушкой, так вот, спроси у Адель — она последняя, кто видел ее в живых, — он шепчет это ядовито-приторным голосом, а я вся сосредотачиваюсь на чертовой боли, въевшейся в меня. Резкий жест рукой, и окровавленный осколок бокала падает на пол, рядом с моим лицом, и я ощущаю, как от теплой крови намокает свитер, как он липнет к спине, впитывая в себя мои силы.
Рэми выпрямляется, окидывая меня безразличным взглядом, и, помедлив несколько секунд, покидает столовую, оставляя нас одних: меня, лежащую на разбитых иллюзиях, и Адель, поверженную яростью Господина. Не могу сосредоточиться на ее лице, и закрываю глаза, избавляясь от ужаса реальности, в которой слишком страшно, слишком больно, слишком одиноко.
Я устала.
* * *
Не понимаю, в какой момент утро перерастает в хмурый вечер, и небо вновь заволакивает тяжелыми тучами, превратившими воздух в гнетущую серость. Все это время я отхожу от боли, терплю ненавязчивую заботу молчаливой Мадлен, и едва переношу манипуляции хмурого врача, позванного, по-видимому, специально для меня, ведь Адель его помощь вряд ли понадобится. Он обрабатывает мои раны, пока я безучастно смотрю в окно, а потом накладывает швы на плечо, мучая меня еще больше. Иногда боль доходит до такой крайней точки, что я начинаю тонуть в густом мраке, но ощутимые похлапывания по щеке приводят в чувство и я, сжав в кулаках полотенце, прикрывающее грудь, стискиваю зубы, справляясь с очередным приступом боли.