– Свалишься со стула или потеряешь сознание – умрешь, – спокойно предупредил Диджей.
– Ты что, с ума сошел? Какого, мать твою, ты творишь? – спросил Рекс.
– Ты еще не понял, – отстраненно проговорил Диджей. – Все остальные поняли, а ты – нет.
– Папа, идем, – позвал Самми и потащил было Рекса за собой.
– Чего я не понял? – спросил Рекс и тяжело сглотнул.
– Что я и тебя убью. Как только закончу с Джеймсом… думаю, что я разрежу тебе спину, нарежу кожаных ремней.
Он вынул старую фотографию Грейс – первый год школы. Прямо через ее счастливое лицо шел белый сгиб.
– Она – моя мать.
– Грейс?
– Да.
– Я понял, что ее изнасиловали, – сказал Рекс. – Джеймс рассказал.
– Папа, идем же, – тихо повторил Самми.
– Ты тоже там был, – улыбнулся Диджей и пошатнулся.
– Нет. Не был.
– Это говорили все перед тем, как…
– Я невиновен, – перебил Рекс. – Я сделал много такого, о чем сожалею, но я никого не насиловал, я…
Его прервал громкий стук. Они замолчали, и настойчивый стук послышался снова.
Охотник на кроликов замер в столовой, глядя на дверь холла и ощущая, как леденящий адреналин распространяется по телу.
Пульс подскочил, и усталость ощущалась как теплый ветер; Охотник понял, что забыл принять модиодал.
Лекарство не слишком нужно ему теперь, но сильный приступ нарколепсии мог бы все испортить.
Надо только сохранять спокойствие.
Как сквозь стену он слышал слова Рекса о том, что надо снять веревку с шеи Джеймса.
Охотник на кроликов открыл глаза и встретился с ним взглядом.
С самого начала он решил, кто умрет последним. Рексу суждено остаться на пустом поле боя, смотреть, как к нему приближается мститель и пасть на колени перед судьбой.
В столовой было тихо.
Рекс и Самми отступили назад. От боли Джеймс уже терял сознание.
Когда в дверь загрохотали в третий раз, в голове Охотника щелкнуло, и он увидел, как ветер распахивает дверь хлева, по полу несется поземка.
Мама плачет, словно испуганная девочка, отодвигается назад, у ее горла – мясницкий нож.
Всю ночь бушевала буря, и мама пугалась все больше, она сидела, зажав уши руками, зажмурившись, а потом приходила в агрессивное настроение, хватала останки после забоя, швыряла их в дверь и грозилась задушить Диджея, когда он плакал.
Он знал, что не должен позволить этим остро заточенным воспоминаниям занять слишком много места, иначе он сделается, как мать, у него откроется психоз.
Ребенком он делил ее болезнь, но сам не был болен. У него просто не осталось выбора, а это не психоз, напомнил он себе.
Изнасилование для матери перешло в настоящее, боязнь кроликов превратилась в фобию, и этот ужас заключил чудовищный союз с памятью.