– Нет, Марин, не надо, – Катя вдруг успокоилась и четко поняла, что будет делать. – Ты только не обижайся, ладно? – попросила она с надеждой. – Я не знаю, поймешь ли ты. Я сама хочу строить свою жизнь. Слишком многое делали и решали за меня. И это… вызов такой. Если не приму – значит, обстоятельства опять меня подмяли под себя. Понимаешь?
– Понимаю, Кать, – тепло и прочувствованно ответила Марина. – Ой как понимаю… ты даже не представляешь. Но смотри, предложение мое в силе. Если вдруг осознаешь, что не выдерживаешь, если будет неприятно или некомфортно, ты только скажи. А если вдруг еще обидит… я приду и разгромлю ему кабинет. За тебя, – кровожадно закончила она.
Катерина рассмеялась. Тревоги отступили. И приятно и тепло было, что кто-то готов за нее заступаться.
– Мы как будто местами поменялись, Рудложка. Я всегда была боевой и отчаянной, а ты – жуткой трусихой.
– Я и сейчас трусиха, Кать, – призналась Марина со смешком. – И так же, как ты, боюсь душевной боли. Только очень хорошо научилась делать вид, что это не так. Иногда, – она запнулась, – иногда надо рисковать. Нет; иногда у тебя попросту нет возможности не рисковать. Просто потому, что отказаться от… риска куда больнее. Поэтому надо, надо, Кать. Даже если ты уверена, что тебя опять поломает. Везет только тем, кто идет вперед.
Вечером герцогиня Симонова засыпала рядом со своими девочками. И думала, как она неправа. Вот они – те, кто любит ее безоговорочно и беззаветно. Те, с кем можно нежничать, баловаться и обниматься.
Дочери тихо сопели по бокам, прижимаясь к ней горячими детскими телами, а она смотрела на их лица, белеющие в темноте, и задыхалась от бесконечной любви и нежности. Той, что вызывает желание плакать от счастья, – и той, что понятна и известна всем матерям на свете.
Алекс Свидерский в это время перенесся в королевский дворец в Рибенштадте, а чуть позже сидел в подсобном помещении, пил кофе и терпеливо ждал, пока Март отделается от очередной посетительницы.
– Боги, я понимаю Макса, – сказал барон, выходя из кабинета и снимая пиджак. Расстегнул пуговицы на рубашке, потряс головой, покрутил плечами. – Я люблю женщин, но когда я на них охочусь, а не они на меня. А где мой кофе? – спросил он тоном капризной кокетки. – Поухаживай за уставшим старым тягловым конем, Данилыч.
Алекс насмешливо кивнул на стол в дальнем углу подсобки – там стояла дымящаяся кружка. Мартин лениво двинул пальцами – и кружка полетела к нему. За ней стремительно понеслись три кусочка желтоватого сахара, догнали, прямо на ходу плюхнулись в кофе.