И все же в Лондоне мне нравилось, несмотря на то что сезон не оправдал моих ожиданий, поэтому, получив письмо отца, я решил оставаться в городе и извлечь из ситуации максимум удовольствий. Мысль поехать к отцу в Морву приходила мне на ум, но он меня не звал, а я был слишком горд и не мог явиться без приглашения, подобно потерявшемуся щенку, который прибежал к хозяину, чтобы тот погладил его по голове.
Однажды утром я как раз шел по Пикадилли к Брутон-стрит, чтобы осмотреть сдаваемые внаем комнаты, когда около Королевской академии нос к носу столкнулся с матерью.
– Марк! – Она приветствовала меня так, словно мы расстались четыре дня, а не четыре года назад. – Тебя-то мне и нужно! Ты знаешь новости?
– Какие новости?
– Боже мой, разве ты не читаешь колонку некрологов в «Таймс»? Твой кузен Реймонд Пенмар умер! По всей видимости, он был за границей, в Египте, и подхватил там холеру. Сгорел за два дня, как водится. Очень печально для Жиля. Послушай, Марк, подумай о том, что это значит. Теперь у Жиля остались только двое приемных детей, Харри и Кларисса, но они вовсе не Пенмары и даже не из его семьи. Еще я слышала, что молодой Харри буян, и не исключено, что Жиль в нем разочаровался…
Я слушал. Мне было противно, что она может так говорить, но я был слишком покорен силой ее натуры, чтобы развернуться и уйти прочь. В следующую секунду, прежде чем я успел запротестовать, она затащила меня в Грин-парк и усадила рядом с собой на ближайшую скамью.
– Я писала тебе в Гвик – разве ты не получал моих писем? Как хорошо, что я тебя встретила! Воистину, неисповедимы порой пути Господни.
– Мама…
– Не будь гадким, Марк. Нам совершенно необходимо это обсудить…
Спасения не было. Как только мы сели на скамью, я сложил руки на груди и уставился на густую траву у наших ног, но мать была слишком возбуждена, чтобы замечать такие мелочи.
– …Так что я написала Жилю письмо с подобающими случаю соболезнованиями и сказала…
У нее хватило бесцеремонности написать человеку, который только что потерял сына, и предложить, коль скоро теперь я остался его единственным родственником мужского пола (о Найджеле она, как всегда, забыла), оставить Пенмаррик мне по завещанию.
– Я подчеркнула, – сказала она, – что сохранить поместье в семье – дело чести.
Я лишился дара речи, а когда наконец собрался с мыслями, чтобы сказать ей, что об этом думаю, она с триумфом произнесла:
– Я знаю, о чем ты думаешь, но ты не прав! Ты считаешь, что Жиль был слишком оскорблен, чтобы ответить, не правда ли? Так нет! Я получила ответ через неделю, и в письме было все, о чем я могла мечтать.