На этот раз Норрис не решился возражать, помедлив, кивнул и Бенсен.
— А когда? — осведомился он.
— Как можно быстрее, — ответил Филипс. — Конечно, лучше всего было бы сегодня, но из–за шторма это вряд ли возможно. Значит, завтра с утра. А что с вашим утонувшим приятелем? Его могут хватиться?
— Не сразу, — ответил Бенсен. — Он часто пропадает из дома на несколько дней. Завтра, во всяком случае, его не хватятся. — Он встал, подождал, пока поднимется со своего кресла Норрис, и мимо Филипса направился к дверям. — Значит, до утра. В какое время?
— Как начнет светать, — ответил Филипс. — В порту. Я буду вас ждать.
* * *
Припадок случился со мной внезапно. Я лежал на кровати, так как все же решил улечься в постель после того, как промучился с добрых полчаса, пытаясь выбраться из запертой комнаты, кляня на чем свет стоит Говарда и изобретая самые хитроумные, но — увы — совершенно неосуществимые планы своего освобождения. Я просто кипел от негодования. Вероятно, Говард все же был прав, заперев меня здесь, он действовал из лучших побуждений — я действительно еще не успел оправиться от своих ран, но, черт возьми, кто дал ему право обращаться со мной, как с расшалившимся ребенком? Я ведь был уже достаточно взрослым, чтобы знать, что же в действительности произошло со мной.
В конце концов я, разозлившись на весь мир, рухнул в постель. Теперь же я уселся и расстегнул верхние пуговицы ночной рубашки. Пламя камина изгнало холод из комнаты, наполнив ее приятным теплом. И вдруг я почувствовал, что в комнате стало не просто тепло, а жарко, и жара буквально с каждой секундой становилась все нестерпимее. Воздух, который я вдыхал, расплавленным свинцом заливал мне легкие, и казалось, что одежда моя вот- вот воспламенится. Громко застонав, я вскочил с постели и, пошатываясь, доковылял до окна, но ноги отказались подчиниться мне, и я, скользнув пальцами по стеклу, свалился на пол. Напрасно я пытался подняться, мои ослабшие пальцы царапали пол, но встать мне так и не удавалось.
Виски мои словно взорвались острой болью, жаркой, как летнее солнце. Этот источник боли внутри меня отправлял свои зловещие посылы в каждую клеточку моего истерзанного тела, парализовав его. Мне хотелось кричать, но я не мог — я более не был властен над моими голосовыми связками, и шея моя, казалось, одеревенела. Я чувствовал, как начинаю глохнуть, как один за другим отмирают все члены.
Я не могу сказать, сколько это продлилось, скорее всего, лишь несколько мгновений, если бы дольше, я бы неминуемо задохнулся, но потом мне казалось, что я пролежал на полу долгие часы, утопая в этой мучительной, всепоглощающей боли.