За стенами купе послышались шаги, прозвучал негромкий смех и несколько слов на японском. Не успела Наташа подумать о том, чтобы позвать на помощь, как Алиса, ухватив с койки подушку, метнулась к пленнице. Ее локоть надавил на горло Наташи и докторша почувствовала, как через прижатую подушку в ее живот тычется дуло.
— Пикнешь, сучка, пристрелю! — прошипела Алиса, ее лицо исказилось лютой злобой.
— Я бы сделало это еще в переулке, — продолжала шипеть Алиса, — пару пуль в живот и подыхай в собственном дерьме. Ты мне нужна живой, но попробуешь сбежать, — застрелю прямо тут, подстилка фашистская! Больше они от тебя ничего не узнают, поняла мразь?!
Ее словоизлияния прервал стук открывающейся двери. Алиса рывком обернулась, удерживая пистолет у Наташиного живота. Вошедший в купе оказался невысоким крепким мужчиной с русой бородой. Одет он был также как все в этих краях и все же по глазам, по манере держаться Наташа поняла, что этот человек не из местных.
— Все в порядке? — отрывисто спросила его Алиса.
— Вполне, — кивнул мужик, усаживаясь на край кровати, — часа через два будем в Благовещенске, может даже раньше.
— Хорошо, — кивнула Алиса, — а что там за япошки?
— Канцелярская крыса и какая-то шлюшка, — пренебрежительно сказал вошедший, — ничего особенного. Правда в соседнем вагоне едет двое японских солдат и трое казаков, но, не похоже, что по нашу душу.
— Хорошо, — кивнула Алиса, — но ты все же посматривай за ними. А ты, слушай меня внимательно, — повернулась она к Наташе, — для начала не вздумай врать и оправдываться, все равно бесполезно. Все видели, как ты с этой японкой чуть ли не под ручку вместе ходила, видно, что она тебя не насильно за собой таскала.
Несмотря на ужас своего положения Наташа усмехнулась — врать она и так не собиралась.
— Сама знаешь, что у нас для изменников полагается, — продолжала Борвазон, — но шанс у тебя есть. Расскажешь честно, все что было с тобой, что ты рассказала, что сама видела- будешь жить. Срок тебе, конечно, дадут, но небольшой — ты молодая, неопытная, мозги тебе заморочить раз плюнуть. Расскажешь честно — лично попрошу, чтобы сильно не наказывали. А за молчание — по закону военного времени.
Наташа мучительно размышляла над всем сказанным. Ее охватило сильнейшее искушение — признаться сейчас, раскаяться в предательстве. Она понимала, что даже если ее помилуют жизнь, на которую ее обрекут, может оказаться похуже смерти, но все-таки. Все ее молодое, цветущее тело молило о жизни, она содрогалась при мысли о черной яме с грудой костей, подобной той, в которую по ее нечаянному приговору отправили сотни девушек. Приговор, который на самом деле вынесли такие как вот эта…