подвергли наказанию… Серьезные, предостерегающие слова капитана… Люки, двойные стены, слухачи; повсюду — шаги чужаков. Она не понимала спокойствия Густава.
Парадным будуаром в классическом стиле назвал он ее новое жилище. Учуял запах ванили и сладкой гренадиллы. И со смехом обнял Эллену. Девушка отстранилась, прислушиваясь к знакомым корабельным шумам: не примешивается ли к ним шарканье подошв; она была убеждена, что
серый человек затаился где-то в коридоре.
— Ты теперь будешь спать не здесь, а в одной из кают, — сказала без всякого выражения.
— Но я же смогу тебя навещать, — ответил он.
— Когда ты наконец поумнеешь? — воскликнула она. — Или жестокие испытания — только моя доля? Ты даже не покраснел, а значит, не нуждаешься в жалости. Видно, тебе твои неприятности нипочем.
Густаву следовало бы обратить внимание на эти удивительные — произнесенные с болезненным подрагиванием губ — слова. Но он к ним едва прислушивался. Жалоба задела его лишь поверхностно. А если бы она подействовала в полную силу, если бы ранила чувствительную часть его души, он бы немедленно возопил, умоляя о снисхождении. Досада на собственное недавнее равнодушие сыпью проступила бы у него на лице… Он услышал, как Эллена (борясь с собой) говорит: «Ты слеп». И потом, как если бы вдруг стала на десять лет старше его, была измучена ужасными бедами, отвратительными искушениями, как если бы долго вынашивала в себе, спасая от многих опасностей, плод — решимость к самопожертвованию, — она сказала: «Ты мне не безразличен. Но сейчас я бы хотела остаться одна».
— Да-да, — согласился он. И не понял ее. Да и как он мог догадаться, что в ней подвергается опасности невинность, что Эллену повлекло стремительное и сильное течение, для которого еще нет имени. Ее терзал детский страх, потому что она внезапно почувствовала, как растет в ней ее судьба. Почувствовала, еще не видя ни конкретного лица, ни сияния, ни даже тени. В этот час Эллена предвосхитила жребий будущей матери, которая ждет еще не ведомого ей чуда разрешения от бремени. И надеется на рождение здорового ребенка; однако ее любовь (она сама не знает, благодаря каким силам) устремляется навстречу пусть даже и калеке, пусть — навстречу мертворожденному. Конечно, Эллена была девственницей, еще не оскверненной; ее дух не имел желаний, которые можно было бы назвать нечистыми. Но она в эти тревожные часы уподобилась девушке, которую изнасиловали, предварительно приведя в бессознательное состояние, и оставили в неведении относительно ее положения. Девушке, которая воплощает противоречие между новой благой функцией ее тела и своим злополучным тягостным простодушием. Девушка воспринимает эту долгую расщепленность и ужасные, необъяснимые изменения в своем организме как одно мучительное испытание. Узнав наконец, что ее ждет, она больше не противится. Слишком поздно…