– Думаю, к вечеру похолодало и у нее замерзли ноги, – сказал я.
– У меня опять плохие новости, – отозвалась моя любимая. (Нет, определенно она все больше и больше казалась мне похожей на натурщицу Халил-паши.) – Мама хочет показать меня свахе.
– И ты согласна?
– Это даже смешно. Ее кандидат – сын какой-то большой шишки, учился в Америке. – И она насмешливым шепотом произнесла его фамилию.
– Твой отец в десять раз богаче его папаши.
– Ты что, не понимаешь? Они не хотят, чтобы я была с тобой.
– Будешь угощать сваху кофе?
– Не важно. Я не хочу устраивать дома сцен.
– Поедем в Джихангир, пожалуйста. Там мы сможем нацеловаться вдосталь. И еще я так хочу снова нарисовать твой портрет!
Черная Роза уже была знакома с моими навязчивыми идеями, и, надо сказать, они ее пугали. Вместо ответа на мое предложение, она вернулась к главному вопросу, не дающему нам обоим покоя:
– Папе очень не нравится, что ты собираешься заниматься живописью. Он боится, что ты станешь спившимся нищим художником, а я – твоей голой натурщицей…
Она попыталась улыбнуться, но попытка не удалась. Заслышав медленные тяжелые шаги служителя, мы по привычке (хотя сейчас и не целовались) перевели разговор на достоинства «Лежащей женщины». А между тем я хотел спросить у нее: «Разве твой отец обязательно должен знать, чем занимается каждый ухажер его дочки? Почему он так уверен, что я собираюсь на тебе жениться?» (На самом деле я уже и впрямь начал воображать себе нашу будущую семейную жизнь, словно какой-нибудь из моих приятелей, влюблявшихся в каждую девушку, с которой ему случалось потанцевать.) И еще у меня на языке вертелось: «Скажи своему отцу, что я учусь на архитектора!» (Я думал, что это могло бы немного его успокоить, но в то же время понимал, что это значило бы: я согласен быть отныне «художником по выходным».) Каждый раз, когда я просил Черную Розу поехать со мной в Джихангир и она отказывалась (это продолжалось уже многие недели), я на миг терял самообладание – мне хотелось крикнуть ей в лицо: «Ну что такого ужасного в том, чтобы быть художником?!» Но безлюдные роскошные залы «первого в Турции музея живописи и скульптуры», расположенного в самом красивом месте Стамбула, и убожество развешанных на его стенах картин давали вполне исчерпывающий ответ на этот вопрос. Незадолго до того я прочитал, что Халил-паша в старости не мог продать ни одной своей картины и, будучи военным, жил вместе со своей женой (она же была и его натурщицей) в армейских казармах, перебиваясь с хлеба на воду.
В следующий раз, пытаясь немного отвлечь Черную Розу от мрачных мыслей, я показал ей напыщенные полотна принца Абдул-Меджида: «Гёте в Гареме» и «Бетховен в Гареме», а после, хотя и давал себе зарок больше не делать этого, спросил: