— Ненавижу этот дневник.
— Что, простите? — обернулся я.
— А то, что, если он снова попался кому-то — жди беды. Жди смерти.
А потом наш хозяин, воспользовавшись нашим замешательством, подошел к Еве, взял ее за плечи и как заклинание произнес:
— Вера, это ты? Скажи мне, что это ты, Вера. Вера, ты помнишь меня?
Ева побледнела и едва не упала в обморок. Мне пришлось отстранить хозяина и встать между ними.
— Она — не Вера, — сказал я. — Она та, другая. Она — Анна, если вы понимаете, о чем я говорю.
— Я вам не верю.
— Вы читали дневник? Вспомните, что там написано про шрамы.
— Я читал его тридцать лет назад. Всего один раз. Детали стерлись.
— У Веры был шрам на том пальце, на котором она носила кольцо. Так?
— Кажется, что-то такое…
— У Евы его нет.
— Мне это ни о чем не говорит.
— Я не Вера, — пробормотала наконец Ева. — Если бы я была Верой, то зачем мне приходить сюда?
Мужчина был в нерешительности. Однако его порыв, похоже, угасал. Он прошел в комнату и тяжело опустился на диван. Лицо у него сделалось таким жалким, что вместо того, чтобы убираться подобру-поздорову, мы с Евой вернулись в комнату вслед за ним.
— Я не могу больше об этом молчать, — сказал он, глубоко вздохнув. — Это какое-то безумие.
— Расскажите нам, — попросила Ева. — Если хотите, конечно, расскажите нам, мы ведь поймем, мы и сами в этом… во всем…
— Вы единственные, кто не сочтет меня умалишенным.
Мы осторожно опустились на стулья. Ева даже расстегнула куртку. Я последовал ее примеру, и мужчина, похоже, решил воспользоваться своим шансом.
Его жизнь четко делился на две части — до встречи с Верой и — после. Двадцать пять лет, прожитые им до встречи с нею, ничем ему не запомнились.
То есть в них, наверно, было много всего, чем живет молодой человек до двадцати пяти лет, может, и любови были разные, но после встречи с Верой, а собственно после ее смерти, прошлое до знакомства с нею стерлось из памяти. Сначала была любовь. Странная, совсем не такая, как у всех. Вера была девушкой видной, держалась королевой, он встречал ее пару раз, но она даже не замечала его. И ему никогда не приходило в голову за ней приударить. Да такое никому бы в голову не пришло. Любое проявление дружеского чувства, сокращающего дистанцию между людьми, вызывало у нее приступ высокомерия. Она с глубоким презрением относилась к студенческим вечеринкам, к загородным вылазкам, к веселым компаниям. Если бы только ее высокомерие — вряд ли ей удалось бы занять место королевы на своем факультете. Нет. Было в ней что-то такое, чего не было ни в ком. То ли, уверенность безграничная в себе, то ли еще что, но она выглядела так, будто все знает наперед — и ваши слова, и ваши намерения. Да еще знает и цену вам самим и вашему будущему заодно. Порой, когда ребята заговаривали с ней, она смотрела на них с таки заносчивым сожалением, что никто не хотел оказаться на их месте.