- Андриенко - шаг вперед. Арабаджи, Белкин...
Мичман называл фамилии высоким срывающимся голосом, и тревога Нечаева, напрягавшего слух, росла с каждой минутой. Вот уже дошла очередь и до Шкляра. Потом мичман назвал старшину второй статьи яценко и умолк.
Все!.. Как же так? Они уйдут, а он, Нечаев, останется. Его ноги приросли к палубе, словно надели свинцовые водолазные калоши. Как же так?..
И тут он услышал голос Кости Арабаджи.
- Товарищ капитан второго ранга. Разрешите обратиться... Ошибочка вышла. А как же Нечаев? Все знают, что он одессит.
- Нечаев? Что ж, твоя правда. Каждый имеет право защищать свой город, свой дом. - Кавторанг повернулся к мичману: - Допишите Нечаева.
И снова день стал солнечным, светлым, и веселые блики запрыгали с волны на волну. Очутивщись рядом с Костей, Нечаев незаметно пожал его руку.
Их зачислили в одну роту. Нечаева, Костю, Якова Белкина и Сеню-Сенечку. Народ подобрался подходящий, разбитной и веселый. Кто с крейсера "Коминтерн", а кто с эсминцев. И с командиром им тоже повезло. Высокий насмешливый лейтенант представился им необычно. Пройдясь перед строем с заложенными за спину руками, он вдруг резко остановился и произнес: "Лейтенант Гасовский. Прошу любить и жаловать".
Несколько дней прошло в томительном ожидании. Потом они погрузились на двухтрубный "Днепр". Раньше это было мирное судно, Нечаев его отлично его знал. Теперь же оно ощетинилось мелкокалиберными зенитками, установленными возле капитанского мостика и на корме, и приняло бравый вид. У зениток стояли молчаливые матросы в брезентовых робах с противогазными сумками через плечо. Они вглядывались в горизонт. И море, и небо были темными.
Разместились в кают-компании. Слышно было, как сипло дышит паровая машина. Севастополь медленно отдалялся, опускаясь все ниже и ниже. Все молчали. И тут появился Гасовский.
- Разобрать пояса! - приказал он. - Живо!..
Пробковые пояса были свалены в кучу. Нечаев посморел в ту сторону. Он не думал об опасности. Не все ли равно?
- А на кой они нам, эти пояса? - огрызнулся Костя Арабаджи. - Мы, лейтенант, уже хлебнули моря.
- Вот как? - Гасовский, щурясь, протянул Косте пробковый пояс. Попрошу надеть.
Его голос оставался ровным, спокойным, но Косте достаточно было увидеть его глаза, ставшие темными, чтобы он сразу подчинился. Костя вздохнул и, делать нечего, надел пояс. Война!..
А в иллюминаторах синело море. "Днепр" шел ходко, и слышно было, как струится за бортом вода. Говорить не хотелось. Сцепив пальцы на затылке, Нечаев лежал и думал об Аннушке, с которой не успел проститься, и о том, что скоро снова увидит Одессу, в которой родился и вырос. Там, в Одессе, были его сестренка и мать. Как они там?