Однажды он обнаружил один из их основных подземных туннелей. Сначала он наткнулся на вход, маленькое вырытое лопатой отверстие, в которое мог просунуть только свою ногу. Потом его шестое чувство привело его к голубому ручейку, который протекал в двухстах метрах к северу. Там он снял свою амуницию, разделся и вошел в холодную воду, держа наготове клинок и цепь и подсвечивая себе водонепроницаемым фонарем. Потом нырнул.
Вход он нашел с третьего захода. Он хорошо плавал и мог задерживать дыхание более двух минут, а главное — он ничего не боялся. Он знал, что вьетнамцы часто копают рядом с ручьями, сооружая свои туннели, которые проходят и под водой. Их почти невозможно обнаружить. А внутри сети туннелей проходили секретные тропы, которыми могли пользоваться только очень маленькие люди. Он нашел вход, но понимал, что не сможет протиснуться в него. Поэтому он начал разрабатывать свой план.
Он решил записать его на бумагу. План еще не полностью выкристаллизовался, пока он, перестав на время ходить на «охоту», наконец не почувствовал сравнительную безопасность, чтобы вернуться «в мир» и начать опять убивать.
Он очень долго сидел в этой мерзкой холодной машине. Но его мысли витали в другом месте. Многие часы он думал о женщине, которую когда-то убил, какая это была необыкновенная, ошеломляющая удача, что он выбрал именно ее. Она подтвердила его способность к невообразимо богатому, потрясающему выбору своих жертв. Действительно, это была прекрасная женщина, которую он мучил в течение нескольких часов адским ужасом, несказанной мерзостью и которую потом убил с утонченной неторопливостью.
Ее звали Коди Чейз. Он шептал это имя во мраке своей психопатии. Коди… Чейз… Представьте, есть ли у кого-то еще такое же имя. Яркая, живая, захватывающая дух девушка, которая долго полагала, что сможет его заговорить, убежать от него, перехитрить, усладить, переждать все это, пересилить его сексом, утопить его в своих слезах, в своей крови, но она перестаралась и умерла. Тогда он получил удовлетворение. Едва взглянув на эти рефлексы угасающей души и увидев, как ее жилы от страха становятся серыми, как бетон, он уже знал, что она ему подчинится. И она наконец поняла, что выхода нет. И он дал ей возможность овладеть им, а потом начал играть с ней, терзая ее, показывая ей один из первых, наиболее простых шагов к небытию то в спокойном, то в исступленном, но всегда внушающем страх последнем танце смерти.
Теперь он фантазировал о другой Коди Чейз, уже с добавлениями, улучшениями, с различными нюансами, и это продолжалось бесконечно. Коди… Чейз, соединявшая в себе яростную неприкосновенность тела с безрассудством шлюхи и обладавшая таким чувственным и элегантным именем, вынуждена была обнажить себя перед этим огромным толстым раскорякой, этим лишенным права голоса презренным неряхой, который источал смердящие запахи, не то что она, Коди, эта чертова Чейз в своем нормандском высокомерии, погружая его в аромат модных духов и обещаний, флиртуя с ним неприкрыто развязными движениями, огорчая его длинными и вьющимися светлыми волосами, приводя в ярость своим упругим влагалищем, высокой задницей, твердыми грудями, длинной шеей, стройными ногами, изнеженностью, привередливостью, добилась своего. Он — о Господи, Господи! — понял, что заставит эту суку есть собственное дерьмо и будет бить, бить, бить ее, а потом убьет, убьет медленно, без труда, но главное, медленно, долго мучая. О-о… Горячая волна пробежала по его телу. Он должен быть осторожен.