Между тем к правителю Крыма подходила гичка с надписью «Севастопольская гимназия».
Назад плыли уже под командой Видакаса. Леську же по распоряжению директора не только сняли с кормы, но отсадили на самую дальнюю банку. Никто не произнес ни слова.
На середине пути Артур скомандовал:
— Суши весла!
Гребцы приподняли лопасти над водой, и гичка шла по инерции.
— Зачем ты это сделал? — спросил Артур таким тихим голосом, каким разговаривают с больными.
— Я должен был отомстить за Гринбаха.
— Но почему именно ты?
— Потому что его заменили мной.
Артур не знал, что ответить, но за него ответил Улька:
— Все равно! Ты должен был сначала посоветоваться с нами. А вдруг мы не согласны?
— Действительно! — поддержал Соколов.— Ведь ты же всех нас опозорил.
— Неправда! — воскликнул Шокарев.— Он довел нас до яхты первыми. Все видели, что победа наша.
— «Видели», «видели»… Мало что видели! Все равно считается, будто победил Севастополь.
— На воду! — скомандовал Артур.— Ра-аз!
В поезде до Евпатории все возбужденно, даже слишком возбужденно беседовали друг с другом, не касаясь щекотливой темы и тщательно избегая общаться с Бредихиным. Один только Шокарев страдальчески глядел на Леську, который, судорожно вздыхая, сидел в углу с красными, опухшими веками. «Наверно, всплакнул в уборной»,— подумал Володя. Время от времени он обращался к Леське с невинными вопросами, но Леська так оскорбительно отвязывался от него, что Володя вскоре отстал. В Бахчисарае, вокзальный ресторан которого славился на весь Крым жареными пирожками с бараньими легкими, Шокарев принес Бредихину парочку, но тот угрюмо и даже грубо от них отказался.
В Евпаторию приехали засветло. Экипажей брать не стали, а, выстроившись, молча зашагали по городу.
И вдруг в конце главной, Лазаревской, улицы они услышали легкомысленный «краковяк», исполняемый духовым оркестром: гарцевал Крымский эскадрон Уланского ее величества полка. На всадниках были бледно-синие ментики и красные рейтузы. Кавалеристы молодцевато высились на своих карих конях, а чресла их двигались так, точно они сидя танцевали.
Волнующий звон конских подков, напоминающий цоканье серебряного ливня, относил память ко времени Зейдлица и Мюрата. Бредихин, как более начитанный, вспомнил даже кроатов Цитена.
— В чем дело? — прозаически спросил Листиков, который успел присоединиться к товарищам еще в поезде.
— А что? Татарский эскадрон.
— Да, но почему он здесь? Его стойло в Симферополе. Значит, вызвали?
— Значит, вызвали.
— А зачем?
— Это уж дело полковника Выграна.
— Смотрите, вон корнет Алим-бей Булатов!