Теперь Елисей оказался в абсолютном одиночестве. Рухнули две самых больших привязанности в его жизни: дружба с Шокаревым и любовь Аллы Ярославны. И в обоих событиях виной была революция. Но Елисей не мог ей изменить.
От Шулькина не было никаких сигналов. Очевидно, Леськино время еще не наступило. Хоть бы скорее!
Иногда Леська бегал из подвала к морю. Но теперь он оставался на пляже дольше положенного срока и не спускал глаз с балкона. Там, за гардинами, лежал самый дорогой для него человек на свете…
Однажды на балкон вышла Даша и повесила чернобурую лисицу на спинку стула проветриться.
В другой раз вышел Сеня. Повертел головой, как птица, и заскучал. Наверное, Вера Семеновна интимничает с Аллой Ярославной. Как Леська ему завидовал!
Прошло два дня. На третий Елисей послал Карсавиной записку:
«Могу ли я Вас видеть? Умоляю…»
Ответ пришел на обороте:
«Нет!»
С восклицательным знаком.
Неужели это так серьезно? Но ведь не может такая женщина не понимать, что он не в силах поступить иначе? Должна же быть в человеке хоть какая-то боль за человечество? Благородство какое-то!
Так прошел третий день.
День четвертый.
Леська поднимается из своего подвала и, как лунатик, входит по ступеням на второй этаж. Мраморные перила белы до голубизны. Зеркальная дверь. Маленький коридор. Здесь его встретил запах знакомых духов… Вот, наконец, комната Аллы Ярославны. Окна глухо задрапированы. Розовая мгла. Пока Елисей осваивался с полутьмой, послышался голос:
— Сейчас же уходите.
Леська подошел к постели. Боже мой, как эта женщина осунулась! Только ли от болезни?
— Уходите немедленно.
Леська поймал ее руку, но она с силой вырвала ее.
— Не смейте меня касаться! Ступайте вон! Вы больше для меня не существуете.
— Не уйду.
Карсавина позвонила. Сейчас войдет Даша. Елисей покорно ждал.
— Даша! Этого господина никогда ко мне не впускать.
Елисей вышел. В коридоре провожал его запах карсавинских духов.
— За что она тебя так? — сердобольно спросила Даша.
— Не сошлись во взглядах.
— Как это «во взглядах»? На других девок взглядывал, что ли?
Сойдя в бельэтаж, Елисей остановился у парадной лестницы. Он чувствовал, что не может уйти из дорогого ему «Дюльбера» как ошпаренная собака. Вспомнился номер 24. Там жил Тугендхольд.
Яков Александрович сидел за столом и что-то писал своим рисующим почерком.
— А-а, Елисей? — приветствовал он Леську, не отрываясь от письма.
Леська сел на стул у распахнутой на балкон двери. Тугендхольд писал. Леська сидел тихо. Тугендхольд писал, писал. Леська глядел на его сухое нервное лицо, вспомнил почему-то Беспрозванного и вздохнул.