Слова Гринбаха несколько озадачили ребят. На миг он показался им человеком с какой-то другой планеты. Там жили эти «святые» — Ленин, Крупская, Калинин, Дзержинский, которые так неожиданно для них выплыли как бы из самой истории. Но вдалеке возникло здание театра, справа открылась библиотека, слева море,— Евпатория оставалась Евпаторией.
Саша Листиков сбегал в «рейнсковый погреб» и вышел оттуда с бутылкой водки, все опять стало на свои места. В том числе и сам Осваг. И все же, когда показалась, наконец, крыша булатовской виллы, Гринбах отвел в сторонку Бредихина и спросил:
— Хочешь прийти сегодня в Пушкинскую аудиторию? Там мой пахан будет читать лекцию о большевизме.
— Ну? Это интересно!
— Так придешь?
— Приду. А кто еще будет из наших?
— Один Шокарев. Напросился, понимаешь. Конечно, вход по запискам, но Володька меня не подведет.
Но вот уже и пепелище. Дед вышел к юношам навстречу, за ним бабушка, обтирая передником руки, осеребренные золой.
— Я говорил с отцом. Здравствуйте! — конфузливо начал Шокарев.
— Здравствуй, коли не шутишь,— сказал дедушка.
— С отцом я говорил. У него есть каменоломни. Знаете? Под деревней Орта-Мамай. Там режут ракушечник. Так вот папа сказал, что отпустит сколько нужно пиленого камня.
— А почем?
— Ну, дедушка! — протянул Леська.— Как ты не понимаешь? Иван Семенович очень любит Володю, а Володя его попросил.
— Да уж ясно! — вмешалась бабушка.— А он еще спрашивает «почем?». Ни шиша в кармане, и торговаться вздумал.
— А доставку этого камня мы организуем так: яхта наша, а шаланда ваша,— сказал Артур.
Бабушка заплакала и кинулась целовать руку Шокареву. Тот в ужасе отпрянул. Отпрянул и Леська, хотя никто не собирался целовать его руки.
— Э, да что там долго разговаривать! — воскликнул Саша — Двадцать Тысяч.— Вот, господин Бредихин: наша водка, ваша рыбка.
Он вынул из кармана сороковку и торжественно вручил ее дедушке.
— На всех, конечно, не хватит, но ведь и не все пьют. Выпейте вы с бабушкой и меня прихватите, а это спортсмены — им запрещено.
У деда разгорелись глазки. Появились два пузатых стакана. Петропалыч дрожащей от скаредности рукой налил бабке и Листикову немного повыше донышка, чокнулся с ними бутылкой и запрокинул ее в горло. Потом распластали вяленую кефаль, которую ели все, закусывая луком и холодной картошкой. Дед быстро захмелел. Он подошел к Володе, долго глядел на него и наконец, горько моргая, прошамкал:
— Эх, мальчики, мальчики! Пока вы дети, у вас золотые сердца, а вырастете, все равно собаками станете.