«Человек не пропадает! — думал между тем Леська.— Китаец, потерявший единственную опору жизни на чужбине — медведя, вдруг почему-то должен был встретить целый батальон земляков. Что это? Чудо? Китайцы в Крыму! Не потому ли, что в них так нуждался Ван Ли? Или это все та же „закономерная случайность“, неожиданность которой так украшает человеческое житье-бытье?»
О чем думал в это время китаец, трудно сказать. Но выглядел он сытым и бодрым.
Дальше Елисей ехал уже совершенно озаренным. Счастье Ван Ли сдуло с него печаль, навеянную оголенным парком. Он душевно радовался удаче бедного китайца, а еще больше — тому, что человек на свете не пропадет, ну вот просто не пропадет! Не может пропасть!
— Лесик!
— Здравствуй, Тина…
— Зачем сутулишься? На коне сидеть надо стройно.
— Я стройно.
— Ну, это ты сейчас поправился, а то сидел, как мешок ячменя. Ты куда едешь?
— Сам не знаю.
— Значит, туда, куда хочет лошадь?
— Осматриваю вот.
— Осматриваешь? Тогда возьми меня в седло.
— Неудобно, Тина. Здесь все-таки фронт.
— Вот именно, что фронт. Не могу же я тут крикнуть извозчика!
— Нет, нет. Извините, но не могу.
— А если я устала как собака?
— Тогда садитесь на коня, а я пойду пешком.
— С ума сошел? Пешком. Да ты не думай, я не поперек седла, как барышня какая-нибудь. Я сзади, верхом на крупе.
Она подошла к стремени и подняла вверх руки.
— Сдаюсь! — сказала она и засмеялась.
Елисей низко-низко наклонился к ней, а Тина, сцепив пальцы на его шее, рывком подтянулась и ловко закинула ногу за седло.
— Поехали!
Немного повозившись за Леськиной спиной, она крепко обняла его сзади. Леська увидел ее руки на своей груди и подумал: «Эти руки зарубили топором человека». Но черт возьми этих женщин! Ему приятно, что она сидит за спиной и обнимает его. От ощущения этой приятности он стал сам себе противен.
«Где же моя совесть? — думал он.— Ведь она — убийца…»
А Тина, навалившись на него всем телом и опершись подбородком о его плечо, страстно заговорила низким голосом с хрипотцой:
— Милый! Родной ты мой! Зачем сторонишься? Чураешься? Я понимаю: не можешь простить мне, что я непотребная, да? Но что ты знаешь про мою страшную жизнь? Что? А если б знал, может, руки бы мне целовал. Ты ведь хороший. Я знаю. А я-то тебя как нежила бы… Как ласкала… Из рук бы кормила… Как голубя…
Никто не говорил Леське ничего похожего. Как она его любит! Пожалуй, это первая женщина, которая так…
А Тина говорила, точно пела.
«Нет… Гульнара так меня не любит,— думал Леська.— Да и любит ли меня Гульнара вообще? Что она сделала для меня? Ну, хоть слово ласковое… Ах, нет, что я! Ведь она еще совсем ребенок! Только и умеет, что любить маму и папу. Какие к ней требования?»