– Пришёл надо мной поиздеваться? – Спросила она тоном, который должен был быть враждебным, но на самом деле в нём звучало уныние.
– Я не посмел бы, госпожа. Я пришёл лишь для того, чтобы попрощаться.
Он смотрел напряжённо на неё, надеясь, что ему удастся, может, даже не понять, кем она была в своей истинной форме, но получить хотя бы малейшую зацепку. Однако он не мог пронзить мрак, который окружал её сознание.
– Господин Ловефелл, – монах поднял глаза, – не делайте этого, будьте любезны.
Инквизитор поклонился.
– Прощай, Анна-Матильда, – сказал он.
– Я тебе этого не забуду, – пообещала она, а в её голосе звучала лишь чистая, ничем не замутнённая ненависть. – Я никогда тебе этого не забуду.
Он подошёл и погладил её по щеке. Аккуратно, одними кончиками пальцев. Она не отстранилась, как будто его прикосновение было ей абсолютно и совершенно безразлично.
– Не забудешь, – согласился он. – Но придёт время, когда чем лучше ты будешь помнить, тем больше ты будешь меня любить. Так же, как я всей душой люблю тех, кто создал нового меня.
Она смотрела на него, и в её детских глазах серны появились слёзы. Он знал, почему Анна-Матильда плачет, и, уходя, улыбался собственным мыслям.
Человек, пальцы которого плющили тисками, орал так громко, что начальнику Академии Инквизиториума пришлось захлопнуть двери, чтобы в кабинете можно было нормально поговорить.
– Ты не представляешь, сколько мы должны клянчить, чтобы получить свежие экспонаты, – вздохнул он. – А ведь образование требует затрат. Как мы должны учить этих мальчиков поведению во время допросов, если мы не можем всё это показать на живых примерах?
Ловефелл сочувственно покачал головой.
– Но вы справляетесь, не так ли?
– А что делать, Арнольд? Конечно, справляемся. Мы получаем каких-то убийц, поджигателей, фальшивомонетчиков, содомитов, и занимаемся с ними, стараясь, чтобы они прослужили нам как можно дольше. Но ученики есть ученики, совершают ошибки. Иногда достаточно одного слишком резкого движения, одного слишком затянутого болта, и готово. Ох, из непрочной глины слеплена эта шпана... – Ульрих Куттель вздохнул с нескрываемым расстройством, и было видно, что он искренне сожалеет над слабостью человеческой природы.
– Я рад, что ты нашёл время, чтобы меня навестить, – сказал он через некоторое время, меняя тему. – Ибо у меня к тебе важное дело, которое следует обсудить, как я позволил себе изложить в том письме, которое, как я полагаю, ты получил.
– Потому я и здесь, – сказал Ловефелл. – Хотя и не знаю, чем я мог бы тебе услужить.