Она погрозила мужчинам изящным пальчиком и, стуча каблучками, побежала вниз по лестнице.
Фогельвейде развел руками:
— Ну и ну, блестящая идея, Хорст. Шпионит! Действительно, узнали же поджигатели о том, что мы к ним начали приглядываться, хотя ничего серьезного, кроме штатных проверок под видом налогового министерства, не предпринимали! Шпионит. Шпионит кто то из своих. Как мне сразу в голову не пришло?
Хорст поспешил за шефом, быстро шагающим к своему кабинету.
— Но кто? Интересное дело получается. — Фогельвейде, горячась, постепенно повышал голос. — Пока они будут знать, что творится у нас в мозгах, то чем серьезней найдется зацепка, тем больше шансов, что они ее просто уничтожат. Ребята они, как выясняется, решительные, и мы опять останемся ни с чем…
Он крутанул в замке ключом, влетел в комнату и начал нажимать кнопки на панели телефона. Со стола полетели черновики, какие то бланки, закладки, скинутые резким сквозняком из распахнутой настежь двери.
— Садись вон туда, Хорст. Добрый день, это Манфред Фогельвейде, позовите Шрама! Вильгельм, это ты? Почему дурацкий вопрос… Да иди ты к черту со своими шуточками! Слушай, кто имел доступ к материалам по «Майнц Телефункен»? Что значит все? Ах да, вот дьявольщина… Ну все, привет, Вильгельм!
Фогельвейде уселся за стол, достал сигареты, чиркнул зажигалкой, пустил несколько длинных, густых табачных струй. Дым немного помедлил и плавно вылетел в открытое окно. Фромм тоже закурил, стряхивая пепел в корзину для бумаг. Он, морщась и мысленно проклиная новые туфли, натершие на пятках мозоли, рассматривал репродукцию над столом шефа, на которой в хаосе разноцветных квадратов, треугольников и прямых смутно проглядывали очертания не то человеческой фигуры, не то искореженное дерево. С улицы доносились завывания полицейских сирен. Их нарастающий вой пронесся где то по соседней улице и растворился в городском шуме.
Фромм боролся со сном и желанием поскорее отправиться на розыски здешнего юриста старика Штратманна. Манфред то копался в ящиках, то точил карандаши скрипящей точилкой, то принимался что то рисовать на настольном календаре или выкладывать из канцелярских скрепок пирамидку.
Наконец он бросил горстку карандашей в стакан подставку, выпрямил спину и положил руки на стол параллельно, как каменные львы перед парадным входом какого нибудь старинного особняка:
— Вот что, Хорст, раз ты сам чуть не кремировался в Грюнешвейге, то я могу тебе вполне доверять, хотя я тебя и так достаточно хорошо знаю… По этому делу у меня есть кое какие соображения, о которых, кроме тебя, никто не должен знать. Поскольку нам не известен информатор, затесавшийся в одну из оперативных групп, мы ни в коем случае не должны выносить стратегию нашей операции на совещания и в плановые отчеты. А уж тем более разговаривать об этом с кем либо вне наших стен! Значит, ты должен быть нем, Хорст, как сожженная спичка… Даже не тлеть. Просто молчать о наших делах, и все! Эй, дружище, ты что, опять засыпаешь?