Когда бомба коснулась воды, время, дождавшееся, наконец, исхода, облегчённо тронулось с места; волны опустились, вспенившись, вода от взрыва поднялась, точно стог сена, отлитый из стекла, и стена испещрённого остриями брызг воздуха, достигнув берега, сбросила Максим Максимыча в темноту его третьей контузии.
* * *
— Как будем объясняться? — мрачно поинтересовался Раевский, пока тащились к дому.
— А?
— О-бъ-я-с-н-я-ть-с-я! — по буквам прокричал Раевский в ухо совершенно оглохшему Енисееву.
— А, — шёпотом сказал тот, — Этого я не п-подскажу.
Сосны шумели темно-синими кронами высоко над головами.
— Шишка упала! — вдруг прошептал Максим Максимыч со значительным видом.
— Да?
— Можно сказать г-господам Раевским, что шишка на нас упала.
Не сразу поняли, что этот нескладный, но замечательный вообще-то человек так шутит.
— Трёхфунтовая, — мстительно сказал Пушкин.
* * *
Раевский-старший отдыхал после ужина и навстречу не вышел, что принесло немалое облегчение. Оставались Николя и дамы.
— Что с вами?! Боже, откуда вы пришли? Вы ранены? Мы слышали взрывы! Послать за врачом?
Пушкин посмотрел на Раевского.
— Мы… — севшим голосом сказал Раевский, — были на пожаре.
— Спасали ребенка, — радостно подхватил Пушкин.
— Из горящего дома.
(Хорошо Енисееву, — подумалось. — Снимает комнату у полуслепой старухи, та и не заметила ничего).
— Несчастное дитя, — с чувством сказал Пушкин. — Едва не задохнулось в дыму.
Раевский энергично закивал, и из волос его выпала щепка.
В дом они входили под восхищенные восклицания Николая Раевского-младшего и всхлипы его сестер.
— Чёрт побери, мало того, что вы спасли чьего-то ребенка, может быть, теперь Сашу помилуют и вернут из ссылки.
— Мы не называли имен! — поспешно сказал Пушкин. — И просили нас не искать.
— К чему эта слава, — согласился Александр Раевский.
Уже у самых комнат Пушкина догнала Мария, и стало ясно, что день, полный риска и неудач, лишь натягивал тетиву, готовясь выстрелить в сердце Александра этой прекрасною минутой — минутой вознаграждения.
— Александр, вас ведь могут помиловать! Подвиг на пожаре — разве это не une cause suffisante?
— Мари, — произнес Пушкин, глядя не неё честными голубыми глазами, — для меня вернуться в Петербург означает сейчас расстаться с вами. Поверьте, лишь вдали от вас я почувствую себя в изгнании.
Мария покраснела ровно настолько, насколько позволительно краснеть девушке от слов, в которых можно ведь и ничего не разглядеть.
Наблюдавший за этим из приоткрытых дверей Раевский хмыкнул, покачал головой и, решив, что прояснить вопрос с сестрою можно будет и позже, отправился спать.