Брюс, взмокший под майским солнцем, расстегнул воротник и, доковыляв до дивана, рухнул на него, вытянув длинные ноги чуть ли не на середину комнаты.
— Не шучу, — он вытащил из-за обшлага платок и промокнул потное лицо. — И клянусь, это не мой ребёнок.
— Верю, что не твой, — Трубецкой поглядел на мальчика, стоящего у входя и ковыряющего лепнину на дверной раме. — Но каким бесом его к тебе принесло, и какого беса я теперь должен…
Брюс закашлялся. На четвёртом десятке отважный генерал-поручик Семёновского полка, кавалер Анны и Александра, ни с того ни с сего начал плохо переносить жару. Начинаем сдавать позиции, — подумал Трубецкой, — ещё лет десять и сделаемся старой гвардией, годной только в качестве подставки под ордена.
— Не скажу ничего, прости. Уф-ф, — Брюс отпил поднесённого лакеем лимонаду. — Жарко-то как. Иван!
Мальчик без интереса повернул голову.
— Что ты о себе скажешь?
Ребёнок что-то промычал.
— Яснее говори, как тебя учили!
— Я Ваня, — сказал мальчик, пиная носком что-то на полу.
Трубецкой приблизился и принялся рассматривать его, как диковинное насекомое.
— А по батюшке?
— Никитич.
— Никитич? Это кто же этот Никита?
— Отчество я выдумал, — сказал Брюс.
— Яков! Ты не знаешь, кто его отец?
Яков Брюс посерьёзнел.
— Знаю. И как раз поэтому Ванька у меня больше жить не может. Снова тебя прошу и заклинаю жизнью своей — возьми его и воспитывай, как своего.
— Так, — Трубецкой поднял Ваньку, оказавшегося тяжёлым для своих скромных габаритов, и посадил в кресло. — Это, друг мой, никуда не годится. Или ты мне сейчас расскажешь…
— Не могу, — Брюс ещё сильнее ослабил воротник. — Это чужая тайна, от коей в будущем может многое зависеть… Весьма многое. В деньгах Ванька нужды не имеет, каждый год ты будешь получать средства на его содержание… Полагаю, их будет больше, чем потребуется ребёнку, так что остатком распорядись по своему желанию, с тебя не спросится.
— Тайный сын, — понимающе кивнул Трубецкой, примиряясь с вестью о будущем воспитаннике. — То-то моим радость будет. Фамилия его тоже выдуманная?
— Фамилии своей он пока не знает. И, в общем, скрывать ничего не нужно. Понимаешь, Юрий Никитич, ты его корми и обучи со своими наравне, а прочее — не твоя забота.
— Годков тебе сколько, Иван? — Трубецкой опустил ладонь на мягкие светло-русые волосы нового члена семейства.
Не имеющий фамилии Иван Никитич показал четыре пальца.
— Когда он родился?
— Декабря двадцать третьего дня, года тысяча семьсот шестьдесят восьмого.
— Мелковат для четырёхлетки.
Ему может быть меньше, не знаю. Возраст я тоже придумал.