– А все ли благополучно в альтарской колонии? – не отставал Якоб, не обращая внимания на знаки, которые подавала ему фрау Кёне.
– По‑прежнему. Тут обворовывают, там режут. Три дня назад мои солдаты повесили мятежников у главных ворот. Пусть знают шелудивые псы, как связываться с фессалийскими драконами.
Генерал сухо рассмеялся и в несколько глотков осушил бокал. Потом, отставив в сторону, наклонился над столом, и я снова ощутила, как по коже побежали колючие мурашки, но теперь генерал смотрел не на меня.
– А вы, герр Кёне, – низким голосом проговорил он, – почему не приняли военную присягу в день вашего совершеннолетия? Вы ведь знаете, что за отступничество полагается…
Он недвусмысленно и совершенно без улыбки провел ногтем под подбородком.
Якоб отшатнулся и выронил ложку. Она звякнула о фарфор, и рядом стоящая солонка опрокинулась.
– Юный господин! – подскочила в своем кресле мачеха.
Жюли бросилась к ней и, на ходу вынимая салфетку, запричитала:
– Я уберу, уберу. Не извольте беспокоиться, фрау Кёне.
И принялась ловко смахивать со стола. Я смотрела на Якоба и внутренне торжествовала: мерзавец, только и умеющий, что задирать девушкам платья, сидел ни жив ни мертв, вся краска в одночасье сошла с его лица, губы шлепали, как у выброшенной на берег рыбы.
– Я… я… – заикался он и не мог ничего сказать толком.
На помощь ему пришла фрау Кёне.
– Простите, ваше сиятельство, – сказала она. – Это все мой недогляд. Якоб рос крайне болезненным ребенком, немудрено, что я так долго опекала его. Но теперь, когда наши дома породнятся, он будет счастлив поступить к вам на службу в качестве адъютанта или…
– Конюха, – перебил ее генерал. – Этот дохляк годен только для службы конюхом, но не адъютантом. Как думаешь, Ганс?
Парень за его плечом шевельнулся и отрапортовал четко, по‑военному:
– Так точно, ваше сиятельство! Конюхи нам нужны!
– Почту за честь, – просипел Якоб, зеленея от злости.
Фрау Кёне поджала губы и велела подавать вторые блюда.
Принесли утку с яблоками, молочного поросенка на вертеле, рыбное филе под соусом и котлеты из рябчиков. Мне с фрау Кёне отрезали всего по кусочку, мужчины налегли на мясное, и каждое блюдо генерал запивал доброй порцией вина прямо из кувшина, который в конце концов забрал из рук адъютанта Ганса. Пил и не пьянел, держал осанку, но с каждой минутой становился все угрюмее. Рядом с ним каждый чувствовал себя не в своей тарелке, кусок не лез в горло, и фрау Кёне все порывалась что‑то спросить, но робела. Когда половина тарелок опустела, она все‑таки решилась:
– Как насчет того, чтобы обговорить дату свадьбы, ваше сиятельство?