Современная польская повесть: 70-е годы (Билинский, Кавалец) - страница 15

И все же вскоре ему пришлось посетить врача. Приступ боли начался на прогулке. Он с трудом дотащился до стоянки и, не зная даже, застанет ли доктора, велел извозчику ехать за вокзал, где на широкой, обсаженной каштанами аллее стоял этот низенький одноэтажный домик. К счастью, доктора он застал. Тот сразу же сделал укол, и боль прошла. Потом он лежал в его кабинете на диване. Дышал глубоко, спокойнее. Извинился, что наделал хлопот своим неожиданным появлением. — Хлопот? — удивился доктор. — Что ж вам еще оставалось?.. — Он хотел тотчас вернуться в гостиницу, но доктор посоветовал немного подождать. Хотел выяснить, каково будет действие того препарата, который он ему ввел. В комнате, хотя окна на улицу были нараспашку, стояла духота, и доктор предложил перебраться на террасу. Попросил, чтоб туда подали чаю. Терраса выходила в сад. Поблизости резвились две девочки, дочки врача. Фруктовые деревья были аккуратно подрезаны. Крупные яблоки сияли золотом на фоне зелени. Несмотря на подпорки, под тяжестью плодов гнулись ветви. На клумбах — цветы. Стрельчатые розы, попеременно белые и алые. Сюда не долетала уличная пыль, здесь не слышалось тарахтение проезжающих возов. Воздух был чист. В конце сада то дерево — ни разу еще не приходилось ему видеть столь высокой рябины, — плодоносящее кровью. Так ему, по крайней мере, казалось, когда он смотрел на него. — Зимой — сказал доктор — это дерево великолепная кладовая для птиц со всей округи… — Понемногу разговор перешел на книгу, которую он взял в прошлый раз. Он сказал, что прочел ее со вниманием, но этот труд предназначен для тех, кто хорошо знаком с предметом. Свои знания логики он признал недостаточными для того, чтобы понять изложенное в книге. — Поначалу — сказал врач — логика была обособленным предметом. Аристотель вообще не причислял ее к философским наукам. Лишь его преемниками она была отнесена к официальной философии. В своих исследованиях — продолжал он — я руководствуюсь убеждением, что истинная задача логики заключается — и тут он открыл книгу и прочитал: «…в отыскании общих принципов и правил, какими руководствуется тот, кто, изучая человеческое мышление, стремится получить истинные результаты»; правила же, предписываемые логикой, «должны быть критерием, как в наших научных поисках, так и в каждодневном познании». — И еще одно — подчеркнул он. — Я провожу четкую грань между логикой как практической наукой и теорией познания, являющейся частью философии. В конечном счете разница существенная. Ибо если мы будем — он смотрел на него внимательным взглядом, видимо надеясь уловить его реакцию, словно и сейчас наблюдал за ним, как за пациентом — рассматривать познание как сознательное воспроизведение действительности разумом, то столь широкая трактовка включит в себя и проблемы теории познания, в том числе и чисто логические. Именно так рассматривает вопрос большинство современных исследователей… — Он привел их имена: Юбервег, Струве, Шуппе, Вундт, Милль… — Если же мы будем рассматривать познание как познавательную функцию разума, короче, как логическое мышление, то в эти рамки теорию познания не втиснешь. — Понимаю — отозвался он, чувствуя, что мышцы все еще точно деревянные: действие укола, видимо, еще не кончилось — теория познания в философских категориях не является чем-то однозначным. По-разному понимали ее и в ходе исторического процесса. — Вот именно! — с радостью воскликнул врач. — В истории мы видим различные философские направления: рационализм, эмпиризм, скептицизм. Проникновение же этих учений в логику, согласитесь со мной, не пойдет ей на пользу. И потому логика должна стать тем, чем была во времена Аристотеля: самостоятельной наукой… — Потом говорили о трудностях обмена идеями, об изолированности провинции от основных путей научного обмена, что ведет к постоянной интеллектуальной неполноценности. — Трудно обеспечить себя книгами. Во-первых, потому, что наблюдается отсутствие информации даже на специальные темы, хотя бы из области медицины, потом в связи с предписаниями, не допускающими ввоз запрещенной литературы. А определить, где запрещенная литература, где нет, согласитесь, не так-то просто… — Он смотрел на небо, по которому плыли уже вечерние облака. На розовеющем фоне высилась монастырская башня. Ему вспомнился Сикст. Его рассказ именно о таком вечере с пылающим на западе небом, на которое они смотрели с монастырских стен. Сикст сказал, что его охватила тогда радость, о какой он прежде даже не подозревал. Именно дьявол, по его мнению, наполнил их сердца этой радостью. Тогда же и родилось преступление. Но у него был и другой выход. Он мог покинуть монастырь, убедившись, — разве нужны были еще иные доказательства? — что это место не для него. Его интересовали показания женщины, он решил допросить ее лишь после того, как закончит с Сикстом. Ему вновь вспомнились подробности первого их прощания. Было темно. На западе замерли кровавые волокна длинных низких туч. Он проводил ее до железной кованой калитки. Пробормотал что-то о грехе — видно, ничего другого не пришло в голову — и отстранил, чтоб она вдруг к нему не прильнула. По его словам, она тогда сказала, что они не совершили греха. Это правда — решил он позднее. Она повернулась. Бросилась бегом в улицу, где уже мерцали тусклыми огоньками фонари. — Как вы себя чувствуете? — спросил врач. Только сейчас он заметил, что какое-то время — небо из розового стало пурпурным — пребывал в полном оцепенении. Его охватило ощущение, подобное тому, какое бывает при погружении в сон. Но усталость исчезла. — Отлично, доктор… — Врач налил чаю. — Пейте. Это естественное состояние после укола… — Он сделал глоток. Чай был горьким и ароматным. — Можете вы мне сказать, что у меня за болезнь? — Врач улыбнулся. — Слишком мало вы дали мне времени — объяснил. — Врачи, которые наблюдали вас до меня — а это, как вы сказали, известные петербургские светила, — тоже не поставили диагноза. Есть у меня кое-какие предположения. — Какие? — прервал он. — Да вы не волнуйтесь! Ваша болезнь связана с общим истощением. Вам нужен отдых. Было б хорошо, если б вы подумали об этом как можно скорее. — Какое там! — развел он руками. — Я не могу и мечтать об отдыхе. Во всяком случае, сейчас. У меня очень серьезная задача. Чтоб решить ее, надо время. — Он признался, что ведет следствие в связи с убийством, совершенным несколько месяцев назад в здешнем монастыре; его прислали сюда, чтобы он самым тщательным образом подготовил следственный материал. А материал очень обширен. Доктор кивал с пониманием. Сказал, что преступление потрясло и его. Он не раз задумывался над тем, чем можно объяснить такое. И пришел к выводу, что в силу рокового стечения обстоятельств люди, обладающие естественным предрасположением ко злу (это убеждение — тут же пояснил он — не противоречит его христианской трактовке человеческой судьбы), наделены, к сожалению, незаурядными способностями влиять на свое окружение. Зачастую их влияние куда сильнее того воздействия, какое на тот же круг людей оказывают другие. Те, что были вблизи Сикста, не обладали, должно быть, сильными характерами. Они поддались. — Это не так-то просто, доктор, — ответил он. — Я не считаю, что у этого человека было какое-то особое предрасположение. И не считаю его выдающейся личностью. — В таком случае — стал настаивать доктор — чем же вы объясняете его преступление? — Он ответил, что у него нет пока исчерпывающего ответа. Тем не менее он считает, что находится на пути к открытию.